своих родных и близких. Многих, очень многих защитников ныне не досчитывался воспетый в сказаниях и песнях многострадальный Дон – растеряв их на различных фронтах от Бреста и до Москвы; трупами полегли они и истлели под набатную орудийную панихиду, и теперь позаросли бурьяном высокие холмы и курганы братских покоищ, прибило их дождями и ливнями, позамело песками и сыпучим снегом. И сколько ни будут простоволосые казачки по зову сердца выбегать на пустынный шлях и с надрывной надеждой глядеть из-под ладоней, – нет…не дождаться им никогда милых сердцу! Сколько ни будет из опухших – выцветших глаз ручьится слёз, – не замыть горькой полыни – тоски! Сколько ни голосить в дни годовщины – поминок, – нет…не донесёт ветер их криков до Бреста, Белостока и Гродно, до Орши и Минска, Киева, Пскова и Новгорода, до Нарвы и Ленинграда, Волоколомска, Можайска и Москвы, до осевших рвов их безымянных могил!..
Здесь, над угрюмым Доном, над заброшенными пашнями и покосами, над чёрными пнями и головнями пепелищ, казаковал прогорклый расстрелянный ветер и лишь траурное вороньё радостно воспевало хрипатым граем свою богатую тризну.
* * *
Обескровленная 100-я дивизия, вынужденно дислоцированная в нескольких, близь лежащих друг к другу, полуразрушенных станицах, с напряжённым нетерпением ожидала пополнения. После освобождения наших сёл, городов, деревень и станиц солдаты становились невольными очевидцами жутких картин. Так, в одном из домов, под Воронежем, пулемётный расчёт старшего сержанта Нурмухамедова, натолкнулся на изуродованные трупы советских бойцов.
…Гитлеровцы, стоявшие в селе, были выбиты. Производя контрольную. Зачистку они пробирались среди одноэтажных совхозных домов, каждый из которых напоминал расколотый обгорелый каштан, который какой-то зверь брал в зубы, дробил скорлупу челюстями, выгрызая живое ядро, схаркивал расщиплённую, ороговевшую кожуру. Вокруг всё было мертво, неподвижно, как на погосте, припорошено хлопьями чёрного пепла, под тусклым злым солнцем. Один дом, стоявший на отшибе, привлёк их особое внимание. Над ним из трубы, как будто, струился и плавился бесцветный дым.
По короткому взмаху руки сержанта Нурмухамедова, они, выставив стволы автоматов, обогнули щербатый забор, с сорванным с петель забором, и бесшумно проникли внутрь двора – та же картина. Взломанный фугасом дом. Разбросанный по базу хлам. Дырявленный автоматной очередью эмалированный банный таз, детская маломерка – ванна из оцинкованного листового железа; рядом желтело дровяное щепьё, остатки ломаной мебели. Ближе к дому, возле колодца – два вывороченных столба, в перекрестии которых комом валялись опалённые огнём детские верёвочные качели с запеленатой, однорукой куклой…Вокруг осколки и черепки посуды – глиняных горшков и стеклянных банок.
– Товарищ старший сержант! – голос рядового Черёмушкина было не узнать, глаза, казалось, вот-вот выпрыгнут из орбит. Где-то внутри он почувствовал первый приступ
