никакой в том, что я – русский немец, а он, Мишка, – просто русский. Он зовёт меня Пашкой, и мне это имя тоже нравится. Это ведь всё неважно: мы же все – советские люди! В первом в мире рабоче-крестьянском государстве! У нас все люди равны! И в газетах пишут: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
Помню, как хохотали гости (в прошлом году папа пригласил своих школьных коллег-учителей), после того как я внезапно брякнул (когда речь зашла о нашей немецкой школе): «Мама и папа – немцы, а я – русский!». Смеялись от души: они все – тоже немцы, в немецкой же школе-семилетке работают. И мой папа – тоже. Он, кстати, по-русски хорошо говорит, хотя и с заметным акцентом. Родился и вырос он в немецкой колонии под Одессой. И я там пошёл в первый класс и проучился целых два года. Четыре класса там окончил и Алька. Но школа-то там была русская. Вот поэтому мы все и говорим хорошо по-русски.
Почему мы в 37-м году переехали сюда, в Поволжье? Это я плохо понимаю – только догадываюсь. Папу там очень уважали: «Генрих Николаевич – то… Генрих Николаевич – сё…» Он же директором школы был. Мне показалось странным (даже смешным), когда один старик-сосед как-то сказал ему: «Ты, Генрих Николаевич, учитель от Бога!» Непонятно: ведь Бога же нет!.. Хотя, конечно же, я чувствовал: про папу сказали нечто очень хорошее. И несомненно – по заслугам: ведь у него стаж работы в школе – 25 лет, четверть века! Он родился в прошлом (XIX) веке – в 1896 году, выучился, выбился в люди ещё при царском режиме и в минуту отдыха иногда торжественно говорил нам с Алькой: «Вырастим вас, дадим хорошее образование, а мы с мамой будем тихонько жить – на мою учительскую пенсию…» Да… Наверное, я всё же чего-то не понимаю! А ведь уже 5 классов окончил. Большой вырос, почти взрослый – 13 лет…
Вода плещется, солнечные зайчики в ней пляшут и бликуют. Знойно и душно, солнце палит уже – хоть и раннее утро – нещадно. А мне нравится! Сухой жар от земли ползёт под холщёвые штаны на лямках. И мысли текут плавно – в такт моим шагам, без запиночки. Так легко и приятно ходить по этой дорожке – даже мелкие камушки не мешают ногам…
Так всё-таки: почему мы оттуда, с Украины, уехали? Мама сказала один раз: «Кому-то наш папа дорогу перешёл…» А потом пришло то письмо – от дяди Карла, папиного брата, из Одессы. Папа после этого просто почернел – как-то сразу. Мама всё ходила за ним – успокаивала. Оказалось, что двоих папиных братьев арестовали в родном селе и куда-то увезли. И писем от них не было: «без права переписки»… Это как? Наверное, им просто почтовых конвертов не дают? Ведь за руку-то не привяжешь, если человек захочет весточку домой послать? И они, дядья, все же не где-нибудь – на необитаемом острове – находятся, а в тюрьме – в каком-то, значит, большом городе. Однако – пропали: как в воду канули. И ни за что…
Вот дядя Карл и написал папе: «Чего ты ждёшь? Срочно уезжай, и подальше – на Волгу! А то следующим будешь ты!» Ну, мы и поехали. Всё бросили. И какое-то сковало нас всех тогда молчание – тяжёлое, страшное. Как будто в воздухе оно повисло. И время шло медленно-медленно – как в кошмарном сне.
