человек нервно оглядел присутствующих. «Слушаюсь!» – сказал он и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь.
Нинтранд долго сидел молча. Он опустил глаза на блокнот, о чем-то задумавшись. Потом он достал небольшой диктофон из кармана и выключил его, положив на стол. Карзах только сейчас обратил внимание, что в комнате для допросов не было камер. Нетрудно догадаться, что это сделано для того, чтобы сотрудники ОПНО могли писать любые сказки о том, как проходил процесс допроса. Нинтранд Лорбурт потер свой черный олений нос.
– Я не записываю разговор. – Сказал ольдейрин. – Перед тем, как началась эпидемия, я готовил семью к переезду. Они до сих пор сидят дома, в Шлеме Больгра, и ждут отмашки. Но когда началась эпидемия, я заболел. И так получается, что когда ты одной ногой в могиле, ты становишься честен перед собой. Я начал думать. Я стал задавать вопросы, на которые не мог сам найти ответа. Почему идея ставится выше человеческой жизни? Зачем нужна эта идея, если она призывает к убийству и смерти? А главное, заслуживаем ли мы тот режим, в котором живем?
Карзах молчал, но внимательно слушал Нинтранда.
– Вас бы уже давно посадили, Карзах. Я сгубил столько дользандрийцев… но даже и подумать не мог, что делаю нечто несправедливое. Возможно ли вырасти свободолюбивым и думающим гражданином, если тебя с самого детства учат стрелять из автомата, взрывать людей гранатами, показывают фильмы о том, что война – это великая и необходимая вещь? Когда тебя натаскивают на ненависть к другим расам, народам, к деятелям искусства, к тем, кто не похож на тебя. Когда травят тех, кто хочет, чтобы гражданин оставался личностью. Сможет ли вырасти личность в таких условиях? Почему кто-то решает, что нам нужно умирать за идею? Вы сможете ответить на мои вопросы, Карзах?
Карзах не мог ответить. Как и у Нинтранда, в нем боролись два начала: ребенок, которого вырастили шестеренкой с винтовкой в руках, и дользандриец, который хотел фениксом подняться из пепла, где его с грязью и кровью смешало правительство. В груди каждого гражданина, который задавал себе вопросы, рос тяжелый, безысходный, леденящий душу крик, который стихал так же быстро, как и нарастал. Дользандрийское правительство не особо паниковало по этому поводу. У них были бронетранспортеры «Вечный» и тяжелые артиллерийские установки «Брешь». Они были готовы в любой момент утопить в крови собственный народ.
Карзах молча сидел, направив взгляд в окно, где улицы уже покрыла непроглядная ночь. Блеклый свет потолочной лампы терялся в темных красках. Человек и ольдейрин, сидевшие в этой жуткой комнате, смотрели в маленькое окно, за которым была только ночь.
Нинтранд что-то долго черкал в блокноте. Оценивающе смотрел. Перечитывал. Потом бросил ручку и опять отвернулся к окошку.
– На сегодня все. – Заключил Нинтранд. – Ольманд!
Нервный молодой человек вернулся в комнату для допросов. Он презрительным взглядом смерил Рейверия, сидящего за железным столом в наручниках.
– Ольманд! Отведите Карзаха Рейверия обратно в камеру. Мы продолжим допрос завтра.
– Слушаюсь!
