кого-нибудь еще было некогда. В целом у меня сложилось тревожное впечатление: я чувствовал, что какая-то тайна окутывает имя моего клиента.
Перед тем как мне съехать, хозяйка поднялась в мою комнату и неожиданно истерично обрушилась на меня со словами:
– Неужели вы должны ехать? Ох, молодой господин! Неужто вы и впрямь поедете?
Возбуждение ее оказалось столь сильным, что она растеряла все то немногое, что знала из немецкого, немыслимо смешивая свои причитания с каким-то не понятным мне языком. Удерживать нить разговора помогали лишь ее бесчисленные вопросы. Когда я заявил, что должен ехать немедленно и что меня ждут по важному делу, она снова спросила:
– Вы знаете, какой сегодня день?
Получив в ответ, что нынче четвертое мая, старуха лишь покачала головой.
– О да, я знаю это, я знаю! Но известно ли вам, что сегодня за день?
Уяснив, что я ее не понимаю, она продолжила:
– Сегодня канун дня Святого Георгия. Неужели вы не знаете, что, когда часы пробьют полночь, в силу вступит зло? Знаете ли вы, куда едете и зачем вы там нужны?
Состояние бедной женщины было столь напряженным, что мне пришлось по мере возможностей ее успокаивать, но все напрасно. В конце концов она упала на колени, умоляя меня остаться по крайней мере на день-другой. Все это казалось таким странным, что душа моя беспокойно металась, и я терялся, как мне поступить. Однако дело прежде всего, и я не нашел веских причин для того, чтобы свою поездку отложить. Таким образом, мне пришлось поднять ее с колен и сказать как можно тверже, что работа у меня стоит на первом месте и что я должен ехать сегодня. Старуха устало вытерла глаза и, сняв с шеи распятие, протянула его мне. Я ума не мог приложить, что мне с ним делать, поскольку, принадлежа к англиканской церкви, я должен был бы отвергнуть такой дар, усмотрев в нем идолопоклонство, но, с другой стороны, отказаться принять бесхитростный подарок плачущей старухи стало бы верхом черствости и неблагодарности. Наверное, она поняла мои колебания, поэтому сама накинула мне шнурок на шею и, сказав: «Это ради вашей матери», – быстро вышла из номера.
Я делаю эту запись, ожидая дилижанс, который, разумеется, опаздывает. Крестик все еще у меня на шее. Скорее всего, если страх хозяйки и не передался мне, то уж точно стал причиной какого-то смутного беспокойства. Если Мина прочтет эти строки раньше, чем я увижу ее сам, пусть получит мои наилучшие пожелания. Карета подана!
5 мая, в замке. – Серость раннего утра разогнали первые лучи, и вот уже солнце высоко над горами, освещая что-то вроде дальних хребтов, покрытых лесами, – это так далеко, что точнее отсюда определить невозможно. Спать не хочется. Поскольку будить меня не велено, я стану писать свой журнал, покуда не засну вновь. Мне предстоит рассказать о многих странных вещах.
Дабы тот, кому попадут в руки эти записи, не подумал, что я слишком плотно поел в Бистрице перед отъездом, детально опишу свой обед. Подавали то, что здесь называется
