государства стал стремительный рост коррупции. И тому есть две объективные причины. На первую из них указывали еще классики марксизма, прогнозировавшие неизбежность сращивания государственного аппарата с монополиями и превращение государства в орудие финансовой олигархии[321], т.е. в корпоративное государство. Связующим раствором между капиталом и государством на данном этапе развития становится коррупция.
Именно на эту зависимость между типом государства и коррупцией указывает и замечание Н. Кляйн, по мнению которой ««Новый курс» Буша носил исключительно корпоративный характер», при том, что «вся 30-летняя история чикагского эксперимента – это история масштабной коррупции и корпоративистского сговора между государством и крупными корпорациями…»[322], «роль правительства в корпоративистском государстве – работать конвейерной лентой для передачи общественных денег в частные руки»[323].
На «повсеместную практику защиты правительством интересов крупных американских компаний»[324] указывает и Р. Райх. Он же отмечает, что «лоббистская деятельность становится все более прибыльной. В 1970-х вашингтонскими лоббистами становились примерно 3% бывших членов конгресса, в 2009 г. эта цифра достигла уже 30%»[325]. «Вашингтон захвачен лоббистами», – вторит Д. Сакс, отмечая при этом, что «американская коррупция в значительной мере, в сущности, легализована благодаря корпоративному лоббированию и финансированию (выборных) компаний»[326]. «Превращение денег во власть и власти в деньги – две главные отрасли экономики Вашингтона»[327].
Второй причиной роста коррупции становится рост неравенства. Огромная разница в доходах поляризует общество, делает его классовым. Для тех, кто участвует в процессе создания или обслуживания интересов «привилегированного класса», коррупция становится средством приобщения к классу господ, пускай и за счет других. Но такие правила игры установлены самим «привилегированным классом», нежелающие принимать в ней участия автоматически выбывают из игры. В этих условиях коррупция выходит за пределы чисто криминальной сферы и становится вопросом политическим.
Чувство справедливости так же присуще человеку, как и чувство эгоизма. Чувство справедливости базируется не на зависти к богатым, а на чувстве собственного достоинства. В классовом обществе борьба за справедливость становится борьбой за право называться человеком. Это чувство свойственно как русским крестьянам, восставшим в 1917 г. «за право считаться людьми»[328], так и современным американским профессорам, в лице, например, Р. Райха, по мнению которого: «Ни один американец не сможет жить спокойно и счастливо в стране, где малая доля получает все более крупную часть национального дохода, а то, что остается большинству, постоянно уменьшается»[329]. «Когда мы поймем, что экономическая игра ведется нечестно…, – предупреждает Р. Райх, – положение может стать взрывоопасным»[330].
Черты корпоративного
См. например: К. Маркс и Ф. Энгельс. СОЧИНЕНИЯ, т. 21. Предисловие.
Кляйн Н…, с. 315-316, 410.
Кляйн Н…, с. 463.
Райх Р…, 136.
Райх Р…, 134.
В 2010 г. Верховный суд в решении по делу Citizens United v. Federal Election Commission «открыл» для корпораций право вкладывать деньги в политические компании.
Сакс. Дж…, с. 144, 189, 317.
См. подробнее Галин В. Революция по-русски. Запретная политэкономия. – М.: Алгоритм.
Райх Р…, 176.
Райх Р…, 123.
