с помощью сей незамысловатой победы, прежнюю уверенность обретет, мечтаньями мучиться перестанет…
Глава седьмая
Лямпе действует…
Он не обрел желаемого, конечно, о чем подсознательно чуялось с самого начала. Получилась радость для тела, а вот душа осталась прежней, беспокойной и тоскливой…
Своих чувств он, разумеется, внешне не проявил. Предельно галантно выпроводил Анютку, уже чувствовавшую себя, сразу заметно, кем-то вроде статс-дамы при дворе венценосца, и, оставшись один, безделью предавался недолго. Привел себя в порядок, надел тяжелый медный кастет, литой, с четырьмя кольцами для пальцев (тот самый, которым ему в прошлом году всерьез намеревались проломить голову, и затея сорвалась лишь оттого, что Лямпе имел противоположные намерения, каковые и претворил успешно в жизнь), заложил утяжеленную руку за спину и дернул левой шнур звонка.
Прохор-Антуан впорхнул в номер едва ли не в следующий после звонка миг – ну да, приятно улыбался с порога, рассчитывая на вознаграждение.
– Проходи, сокол мой, проходи, – радушно пригласил Лямпе, бесшумно поворачивая ключ в замке. – Гостем будешь…
Резко развернулся и нанес короткий, умелый удар – в ту часть организма, которая именуется эскулапами «солнечным сплетением», а в простонародье обзывается проще: «под душу».
– Эк-к… – только и сказал Прохор.
И опустился на корточки, зажимая ладонями ушибленное место, хватая воздух ртом беззвучно и конвульсивно, как выброшенная на берег рыба. Лямпе наблюдал за ним без малейшей жалости. Увидев наконец, что ушибленный немного продышался, положил кастет на стол, взял из пиджака браунинг (из которого загодя вынул патроны) и развалился в кресле, положив пистолет на колени.
Прохор с округлившимися глазами и удивленной донельзя бледной физиономией попытался встать.
– Сидеть! – негромко распорядился Лямпе и медленно, звонко, эффектно оттянул затвор.
– Ваше высокородие! – жалобно простонал Прохор. – За что? Видит бог, ни в чем таком…
– Вот мы сейчас и разберемся, – с расстановкой пообещал Лямпе, вразвалочку приблизился, опустился на корточки и легонько потыкал коридорного дулом в скулу. – Молчать. Отвечать только на мои вопросы. Не запираться и не вилять. Понял? Иначе, я тебе клянусь, пристрелю на этом самом месте. Стены толщиной в аршин[10] никто и не услышит, а услышат, подумают, что шампанское откупорили…
– Полиция ж ваше имечко враз узнает… – пробормотал Прохор. – Паспорт-то в гостинице предъявляли…
– А ты быстро соображаешь, сучий прах, – усмехнулся Лямпе. – Это в чем-то и хорошо… Дурак ты, мон ами Антуан. Чтоб ты знал: паспортов у меня полные карманы, и каждый на другую фамилию. Пусть себе ищут немца Лямпе, пока не надоест. Отсюда, знаешь ли, выйдет крестьянин Толоконников, а то и особа духовного звания…
– Ваш-ше степенство! Объясните хоть, за что?
– С полным
