в них, россыпью огней, отражается свет фар едва не сбившей меня машины.
У меня звенит в ушах. Никитино предплечье под моими пальцами жесткое, твердое. Он словно сплетен из корабельных канатов и гнева.
Мой папа у ворот, а мама на крыльце: мнет край кухонного полотенца.
Над головами с треском загораются уличные фонари – щелк, щелк, щелк.
Анин отец стоит возле открытой дверцы машины – мы выскочили ему на перерез, когда он сворачивал в тихий тупик нашей улицы.
– Идем, – шепчет Аня, а ее голос дрожит от слез. – Пожалуйста, давай уйдем.
Вдали, за кронами старых тополей, алеет яркая, пурпурно-розовая полоса заката.
4.
Позже, на кухне, моя мама аккуратно выбирала осколки из Аниной ступни. Маленькие капельки крови разбивались о кафель неправдоподобно громко в давящей тишине. Я завороженно смотрела на них, не в силах отвести взгляд. Мои мысли казались густыми и вязкими, словно туман. Не уверенна, что за последние пару часов я вообще произнесла хоть слово. Время потеряло смысл, перестало правильно ощущаться, и когда я посмотрела за окно, там была глухая ночь.
Мой папа с Аниным отцом тихо переговаривались на крыльце. Не похоже, что спорили, но голоса звучали раздраженно. Никита спал в моей комнате, наверху. Точнее, предполагалось, что спал, но я то знала, что, вероятнее всего, он растянулся на полу и слушал, как злой парень в его наушниках, требует справедливости. Мне кажется, приходила тетя Марина, но дальше крыльца ее не пустили. И я благодарна своим родителям за то, что сегодня Никита будет спать не под крышей родного ему дома.
По крайне мере сегодня, он будет в покое.
Мама разлила чай и устало села напротив. Мы с Аней молчим. Подруга взяла меня за руку и сжала ее. Я знаю, что Ане больно, и страшно, и еще она устала. И я хочу чувствовать все так же остро, как она, в эту безумную, длинную ночь. Но вокруг меня только немота. Сегодня я плохая подруга, – впервые с начала всех времен – и это единственная причина, по которой Аня, румяная девочка из моего детства, этого не заметила.
Мы поднялись наверх, тихо приоткрыли дверь и сощурились в темноте, в поисках Никиты. Он все же уснул. Аня села на пол рядом с ним, мягко убрала прядь волос с гладкого, мальчишеского лба.
– Ты так напугал меня, – прошептала она, и я скорее почувствовала, чем увидела, как по ее щекам бегут слезы.
– Ложись спать, – услышала я свой голос. – Уже поздно.
Я стянула джинсы, убрала покрывало и села на кровать, ожидая что Аня последует за мной. Но она вытянула свое маленькое тело вдоль Никиты и положила голову на сгиб локтя, заглянула ему в лицо. Горечь расцвела ядовитым цветком в груди, и я отвернулась.
Я не хочу это чувствовать. Мы друзья. Нас всегда было трое. Мы связаны, стянуты миллионом сладких и горьких воспоминаний. Они в каждом моем детском воспоминании, в плохих и хороших снах, в мечтах и обещаниях. Наши узы нерушимы.
Ведь так?
Я
