идет с начала.
Когда желание избежать фрустрации превалирует над стремлением копить и сохранять старый опыт, трансформировать его, «играть с ним» – там этот опыт избегает темпорализации и становится вневременным; и тогда компульсия повторения совершает «убийство времени». Грин предлагает также рассматривать компульсивные поступки как «десимволизацию действия» [1, с. 105]. Многозначный смысл такого акта здесь уступает перед срочностью и эффективностью: сделать что-то «прямо сейчас» оказывается многократно важнее, чем осознать, зачем это делается, какие смыслы несет. Грин образно описывает эти компульсивные действия как результат короткого замыкания в психике; а «замыкает» ее потому, что некоторые ее элементы тесно связаны, образуют единство: «Без предыдущего связывания невозможно повторение, возможны лишь дезорганизация [психики] с фрагментацией и внутренним расколом» [1, с. 111].
Объективацию (objetalización, в значении «установление связи с объектом») Грин считает двигателем психического развития; ей противостоит дезобъективация – разрыв связей, обесценивание объекта, отказ видеть в объектах нечто индивидуальное и ценное. Именно завязанное на временной параметр появление объекта трансформирует простое действие влечения в сложную конструкцию, устремленную к этому конкретному объекту. Исходя из этой модели, компульсивное повторение являет собой сбой в процессе объективации. Когда процесс объективации по тем или иным причинам блокируется, и возникает необходимость постоянного возвращения, «заедающая пластинка».
Связь между объективным физическим временем и субъективным Грин ищет в понятии удовольствия/неудовольствия: для конкретного субъекта время может еле-еле ползти; или нестись со скоростью света; и как правило, это связано не с длительностью, а с субъективной оценкой наполненности этого времени приятным или неприятным.
Пожалуй, единственная глобальная поправка, которую Грин предлагает к фрейдовской концепции времени субъекта, – это выделение межпоколенческого влияния. Фрейд говорит о личной истории субъекта; он говорит об универсальной истории субъекта – об универсальных доисторических табу. Но есть еще один промежуточный уровень истории – история предыдущих поколений, ближайших предков. Это передача культурных установок, передача специфических (не универсальных) запретов, и, наконец, то что Грин называет «передачей негатива» (испанский текст подразумевает другие варианты перевода, но автор подчеркивает почти фотографическое значение выражения). Это косвенная и бессознательная передача некой «пустоты», чего-то, лишенного символического значения; по-видимому, это схема передачи через поколения провала в символизации, запрета на определенные мысли, вопрошания – что-то, что не может быть сказано, не может быть никак выражено.
Наконец, относительно времени сновидений Грин отмечает, что во снах присутствует
