звонить сама. Больше Лада сестру так ни разу и не видела.
…Как-то ранним утром Ладу разбудил настойчивый звонок на мобильный телефон. Аппарат Лада держала на прикроватной тумбочке, так что, едва она разлепила глаза, едва к ней вернулось сознание, как она сразу схватила трубку и, даже не взглянув на дисплей телефона, поспешила принять вызов. Но тут же услышала ненавистные короткие гудки.
Лада вскочила с кровати, на автомате нацепила на себя первую же уличную зимнюю одежду, которая попалась ей под руку, схватила сумку, быстро сгребла лежавшую в тумбочке пачку денег и ключи от машины.
Отцовский «жигулёнок», как обычно, ожидал её в гараже. Хорошо, что было раннее утро и машина оказалась на месте. Ведь отец, у которого был свой экземпляр ключей, мог воспользоваться их семейным транспортом в любое время.
Лада сама не помнила, как завела машину, как вывела её из гаража, как потом ехала по утренней отсыревшей трассе, на автомате включив «дворники», которые стирали с лобового стекла обильные струйки от огромных хлопьев мокрого снега, который буквально облеплял несущийся по трассе на предельно возможной скорости «жигулёнок» со всех сторон.
Дальше всё происходило как в фильме ужасов, демонтированном в зыбком сознании Лады на отдельные сцены, то и дело мелькавшие в голове навязчивыми фрагментами, затягивающими в зыбучую трясину отчаяния и безысходности.
Лада не помнила, как она очутилась на монастырской территории, как продиралась сквозь сбивавшую с ног и слепящую глаза метель, как отыскала домик-келью, которую Лида делила с двумя новоприбывшими паломницами. Она забыла о том, что мирскому человеку в монастырскую келью входить строжайше запрещено, что на это требуется испросить особого благословения у настоятельницы монастыря, что всякий, входящий в чужую келью, обязан делать это с молитвой Иисусовой на устах…
Лада забыла обо всём на свете, ибо всё, что её интересовало в те пронизанные страхом и ужасом мгновения – это самочувствие её сестры.
Келья оказалась запертой – по-видимому, её обитательницы были заняты на послушаниях. Лада бросилась разыскивать настоятельницу монастыря в надежде разузнать хоть что-то о Лиде и о ребёнке, для которого подходил срок появиться на свет.
Дальше следовали множественные провалы в памяти, сквозь которые, как судьбоносный набат, продирался противный хрипловатый голос настоятельницы монастыря – матушки Пелагеи:
– Сестра Лидия преставилась… нынче под утро. Мне очень жаль.
Насколько Лада могла понять, Лиду после тяжёлых преждевременных родов в экстренном порядке отправили в больницу, а её ребёночка отдали кормилице. Впрочем, Лада теперь мало что понимала.
Сестра Лидия преставилась… Вот и всё. Лада, какой она была до сих пор, умерла. Той светлой, исполненной надежд девочки, какой она была ещё вчерашним вечером, уже не будет никогда. Лада чувствовала, словно её трепещущее живое сердце вырвала беспощадная
