когда получилось, все равно мучиться оттого, что мог бы лучше. Должен был лучше, обязан лучше. А кому обязан-то? А? Людям? Так не оценят. Ведь никто не спрашивает, не заставляет. Себе в первую очередь обязан. А когда вдохновение ушло? Тогда что? Как жить? Чем? Ведь было же. Было…
– Простите, я вас не совсем понял.
– Это вы меня простите. Разговорился… Пойду, пожалуй.
– Так я к вам зайду?
– Извините, зачем?
– В гости. У нас так принято.
Он махнул рукой: все равно теперь не отделаешься от этого художника доморощенного. Сунул все-таки свою папку. Ну почему это люди, все, без исключения, как только узнают, что ты художник, сразу же начинают тащить к тебе всякую дрянь? Рисунки дурацкие, поделки из глины, стишки детей своих бестолковых, у которых якобы талант? Мол, оцените, как человек искусства. Отдохнул, называется! Черт бы побрал эту Алевтину!
Легка на помине!
– Не помешала?
– Что вам угодно? – Он старается быть с ней построже. Она уже бог знает что себе вообразила!
– Вот уж и угодно! Какой вы!
– Я занят, извините.
– Так я и хотела по хозяйству помочь. Может, постирать чего али приготовить?
– Вы уже спрашивали. Спасибо, я сам как-нибудь справлюсь.
– Какой вы… – тихий вздох. – Несговорчивый… Оно понятно: я женщина простая. А вы – знаменитость! Вот и брезгуете.
– Да вы не так поняли. Просто я… не хочу никого видеть. У меня… неприятности.
– Умер кто?
– Можно сказать, что я умер, – грустная улыбка. – Умер художник Эдуард Листов.
– Ой! – Она испуганно зажала ладошкой рот. – Это как же?
– Да вы опять не так поняли. Это образно. На самом деле я, конечно, жив…
– Ну, понятно: вы ж художник! Знаменитость! Так чудно говорите.
– А с чего вы взяли, что я знаменитость?
– Так художники ж все знаменитости! Ни теперь, так после, это Бог так рассудил.
– Интересно, – он посмотрел на Алевтину повнимательнее.
А ведь красивая женщина, все при ней. Яркая брюнетка с высокой грудью, вся налитая жизненными соками, словно спелая ягода. Чуть тронь ее губами – брызнет обжигающая, густая сладость, которую жадными глотками пить, захлебываясь, и пить, и пить… Тьфу ты, черт! Почти месяц без женщины! Так и лезут в голову… Ассоциации…
Он постарался взять себя в руки, сказал размеренно:
– Мне пятьдесят лет, уважаемая Алевтина, как вас там по отчеству?
– Да чего уж! Алей просто зовите.
– Для пылких любовных романов я староват. И давайте на этом закончим.
– Да мне ж ничего не надо. Не пристаю я к вам. И потом… – она хихикнула, прикрыв ладошкой рот, он уже отметил эту ее дурную привычку. Дамы не хихикают, и эмоций своих не стесняются. Смеются открыто, свободно, вот как его Нелли. А эта… Кокетничает, как школьница: – Скажете тоже: староват! Вы мужчина в самом соку. Еще и женаты! Значит, все, что надо, можете!
Он
