мил человек, зря сивых-то вызволяете. Заменить их все равно нечем. Все лошади в разгоне. Да и очередь, – лукаво щурясь, проговорил тщедушный человечек.
– Соблаговолите отметить подорожную, – протянул бумагу Самоваров и, окидывая прощелыгу с ног до головы, сказал: – А что лошадей нет, то не беда. Только вот, смотрю я, комплекции вы невеликой, и потому, голубчик, наш хомут будет вам несколько большеват и, глядишь, шею натрет. Дорога-то до Ставрополя длинная, почитай, суток десять, не меньше. Так что, покуда я чайку попью, подыщите себе подходящий размер.
Увидев бланк III отделения, станционный смотритель побледнел, подобострастно затряс головой и раболепно залепетал:
– Так не извольте-с беспокоиться, ваше высокоблагородие. А что до казенных дел-с, то у меня, как полагается, на это завсегда коняшки имеются. Сделайте одолжение-с, попейте чайку с бубличками, а сынок-то мой пока вашему ямщику поможет четверку сменить.
Кланяясь чуть ли не в пояс, он услужливо открыл входную дверь, пропуская гостя вперед.
Станция, она же дом смотрителя, представляла довольно грустное зрелище.
Розовые обои во многих местах уже оторвались и неприкаянными лохмотьями стыдливо болтались на загаженных мухами стенах. В подсвечниках коптили сальные свечи. Затхлый дух сырого, еще не натопленного помещения, смешанный со специфическим ароматом кислых щей, неприятно бил в нос. У самой печи лежали приготовленные дрова и топор. В правом углу висела икона и горела лампадка. Чуть ниже – расписание почтового начальства и несколько лубочных картин. Механическая кукушка, прокричав семь раз, исчезла за маленькой дверцей. Вдоль стены стоял длинный дощатый стол и несколько скамеек с табуретами. На одной из них сидел капитан-исправник и, не обращая ни на кого внимания, сосредоточенно выводил буквы на серой казенной бумаге, время от времени макая обгрызенное гусиное перо в чернильницу. Чиновник морщился и жевал губами, явно проговаривая про себя слова. На соседней скамье сидела немолодая семейная пара и тихо пила чай, отламывая кусочки от солидных размеров тульского пряника. Немного поодаль развалился, занимая добрую треть лавки, дородный купец, громко расправляющийся с жареным цыпленком и початой бутылкой вина. Напротив него, сглатывая голодную слюну, сидел студент в форменной шинели и читал книгу.
Самоваров прошел на свободное место и оказался рядом с исправником, который, завидев станционного смотрителя, окунул перо в чернильницу и проговорил:
– Ну вот что, Тарас, давай-ка я твои показания наново перепишу. А то сотский таких каракулей намалевал – вовек не разобраться! Так что ты рассказывай с самого начала. Фамилию, отчество, да год рождения не забудь.
– Посылкин Тарас Спиридонович, генваря четвертого дня, одна тысяча семьсот восемьдесят третьего года. Я восьмым родился. Батюшка строгий был. Помню, выйдет во двор…
– Ты, Тарас, давай-ка ближе к делу…
–
