его отсутствия госпожа де Реналь не жила, а невыносимо мучилась; она не на шутку разболелась.
– В особенности, – сказала ей госпожа Дервиль, увидав возвратившегося Жюльена, – в твоем состоянии ты должна остерегаться и не ходить вечером в сад, сырость повредит тебе.
Госпожа Дервиль с удивлением заметила, что ее подруга, постоянно навлекавшая на себя неудовольствие господина де Реналя своей чересчур простой манерой одеваться, начала носить прозрачные чулки и очаровательные туфельки, присланные из Парижа. В течение трех дней единственное развлечение госпожи де Реналь заключалось в том, что она кроила и торопила Элизу шить ей летнее платье из красивой, легкой, очень модной материи. Платье было готово спустя несколько минут по прибытии Жюльена; госпожа де Реналь его тотчас надела. Ее приятельница уже больше не сомневалась… «Несчастная; она любит его!» – сказала себе госпожа Дервиль. И поняла все странные признаки ее болезни.
Она смотрела на нее, когда та говорила с Жюльеном. Лицо ее поминутно то краснело, то бледнело. Тревога выражалась в глазах, прикованных к глазам молодого наставника. Госпожа де Реналь ждала каждую минуту, что он начнет объясняться и сообщит, оставляет ли он их дом или остается. Жюльен, разумеется, ничего не говорил об этом, да и не думал. После ужасной внутренней борьбы госпожа де Реналь наконец решилась спросить его дрожащим голосом, в котором отражалась вся ее страсть:
– Намерены ли вы покинуть ваших учеников, чтобы устроиться в другом месте?
Жюльен был поражен трепетным голосом и взглядом госпожи де Реналь. «Эта женщина меня любит, – сказал он себе, – но, оправившись от этой мимолетной слабости, в которой она раскается, лишь только перестанет опасаться моего отъезда, к ней снова вернется ее высокомерие». Этот взгляд на положение вещей мелькнул в голове Жюльена быстро, словно молния; он отвечал нерешительно:
– Мне будет очень жаль расстаться с такими милыми детьми из порядочной семьи, но, может быть, придется… Существуют обязанности ведь и по отношению к самому себе…
Произнеся слово порядочные (этот термин Жюльен усвоил себе еще очень недавно), он почувствовал зашевелившуюся в душе глубокую антипатию.
«В глазах этой женщины я, – подумал он, – непорядочного происхождения».
Госпожа де Реналь, слушая его, любовалась его умом, его красотою, сердце ее сжималось при мысли о возможности отъезда, на который он намекнул. Все ее верьерские друзья, приезжавшие пообедать в Вержи во время отсутствия Жюльена, словно сговорились расхваливать на все лады удивительного человека, которого посчастливилось откопать ее мужу. Собственно, в успехах детей никто ничего не понимал. Знание наизусть Библии, да еще по-латыни, так поразило обитателей Верьера, что этого восхищения могло хватить на целый век.
Жюльен не говорил ни с кем и ничего об этом не знал. Если бы госпожа де Реналь умела владеть собой, она бы поздравила его с приобретенной им репутацией, и гордость Жюльена была бы удовлетворена; он сделался бы с нею кроток
