спать.
Врачи ухо пришили. Я увидел перевязанного Вовку уже после Нового года. Оторванное ухо не освобождало его от детского сада, а мать – от работы. Заставить начальство поверить словам ребёнка, доказать, кто виноват, тогда было гораздо сложнее. Не было, как сейчас, ни видеокамер, ни интернета.
После вождя
Вечерний разговор с отцом, я маленький, он говорит со мной как со взрослым. Это было то самое время, когда уже стали разбираться, понимать, что и Сталин был, и у нас в республике тоже не всё было правильно. На вид была самостоятельная страна Тува до октября 1944 года, но нравы и режим были похожи на советские. Судить мне об этом сложно, да и не нужно, и понятно почему.
Я и не собираюсь критиковать то поколение. Потому что к тому поколению относятся в том числе мои дедушка и бабушка – активные ревсомольцы, которые занимались разного рода делами. Но некоторые вещи, которые я делаю в республике и для республики, – это я отдаю долг, можно сказать. И долг этот – от ощущения того, что мои бабушка и дедушка, может быть, имеют отношение к тому, что тогда происходило. Настаиваю: они ни в чём не виноваты.
Скажем, было время, как и в Советской России, разрушения храмов. В нашем, тувинском случае – буддийских храмов. Я не знаю, причастны они к этому или нет, но ощущение, что могли быть причастны, меня не оставляет. Поэтому я помогал и продолжаю помогать в возрождении нескольких храмов. Главного храма, недалеко от того места, где я родился.
Естественно, я рос и задавал вопросы – о том, что это было, почему это было? И отец рассказал мне историю. Теперь, думаю, и я могу её рассказать.
Когда шло развенчание культа личности Сталина, а я помню, как у нас в парке стояли памятники Ленину и Сталину, а потом, в один из выходных, я заметил, что памятника Сталину нет, снесли, – я не понимал, почему снесли.
Прошло, может быть, пятнадцать лет с того времени, и я спрашивал родителей уже с другим подтекстом: «А как? Вы что, ничего не замечали, когда Сталин был жив?» И они совершенно искренне говорили: «Да, мы верили, несмотря ни на что, не жалеем об этом, да, всё это было».
Отец до конца своих дней оставался коммунистом, платил взносы до последнего месяца своей жизни. Перебирая его документы, я увидел, что он платил взносы из тех денег, которые я ему отправлял в 91-м, 92-м году.
Однажды отец довольно откровенно мне рассказал, что руководителю республики, человеку, возглавлявшему Туву до вхождения в состав Советского Союза, принимавшему участие во вхождении, сказали: «Смотри, в Москве развенчали культ, покаялись и жизнь продолжается. Может быть, и здесь стоит так сделать?» Он ответил: «Я подумаю».
У нас была другая жизнь, другая страна. И в какой-то из дней, рано-рано утром, буквально на кромке рассвета, он заехал за отцом и они вдвоём поехали на берег Енисея. Там горел большой костёр – бумаги, папки. И тогда первый секретарь обкома республиканского комитета КПСС, Салчак Тока, сказал моему отцу: «Ну вот, собственно, и
