хотя бы на чертежную кнопку.
То была не чертежная кнопка. То был осколок снаряда.
Прозвучал сигнал к атаке, и мы выбрались из окопа. Слишком трусливо, чтобы быть героями. Передо мной бежал старший лейтенант Баккес. Его «Ура!» звучало как служебное указание для штабной канцелярии. Не был его голос геройским органом.
Геройский орган… Остроты рождаются сами собой.
Выбрался из окопа и побежал вперед. Шага три или четыре. Не больше. Споткнулся. Я думал, что только споткнулся. Но потом уже не мог встать.
Думать о чем-нибудь другом.
В детстве я боялся зубного врача. У д-ра Френкеля на Тауентциен-штрассе у самого были плохие зубы, и чтобы отбить дурной запах изо рта, он сосал мятные таблетки. Его врачебное кресло было обито красной кожей, а подлокотники украшены чугунными львиными головами. Прямо героический царь зверей. Однажды, когда я с криками упирался на лестнице, чтобы не входить в кабинет, мама сказала: «Надо просто решиться, стиснув зубы». Мы с папой так расхохотались над этим, что я забыл про страх.
«Немецкий солдат не знает страха». Так точно, фельдфебель Кнобелох. Это не страх. Во время атаки испытываешь что-то куда хуже.
Тем не менее мы побежали.
Не больше четырех шагов. Сперва было вообще не больно. Мне казалось, я всего лишь споткнулся. Потом я подумал, что наложил в штаны. Но то была кровь.
Было вообще не больно. Сперва.
10 мая. Всего тебе самого лучшего ко дню рождения, дорогой Курт. Всего тебе самого лучшего ко дню рождения.
Мама написала мне длинное поздравительное письмо. Она еще ничего не знала про ранение. Вложила в конверт засушенные лепестки розы. Один из дамских элегантных жестов, которым ее научили в пансионе.
«Желаю тебе в первую очередь, чтобы ты и дальше оставался здоров», – было написано в этом письме. Ее красивым бад-дюркхаймским почерком. «Здоровье – это самое главное». Никакой конференцер, как она всегда именовала конферансье, не смог бы пошутить настолько к месту.
Ха-ха-ха.
Я до сих пор вижу улыбку капитана медицинской службы. Одного из тех, что никогда не теряют оптимизма, сколь бы дурные новости они ни сообщали.
Низенький, уютный человечек. Всю жизнь упражнявшийся в том, чтобы успокаивать испуганных граждан. По случаю войны его упаковали в военную форму с цветной фронтовой повязкой. Изголовье у меня было высокое, и взгляд мой упирался прямо в пряжку его ремня, когда он стоял у моей кровати. Позолоченную и украшенную двумя жезлами Эскулапа.
– Вам повезло, – сказал он.
Какая негодная ложь.
А как следует сообщать плохие новости?
Можно натянуть сапоги, как это сделал фон Нойсер, когда вышвыривал меня из УФА, и раскачиваться с носка на пятку, засунув большой палец за ремень. Как если бы на нем была униформа, а не какой-то костюм, который при производстве последнего фильма был тайком вписан в бюджет. Можно раздобыть себе из реквизита музыкальный инструмент треугольник – именно треугольник! Черт
