успокаивать! – Вина хочешь? – Какого вина, какого вина, когда я не знаю, как жить дальше! Хотя, знаешь… нет, погоди-ка: я все, все-все-все, кажется, знаю. Я буду женой Штайнера! – Он умер, Сана… – Штайнер и теперь живее всех живых! – А ты здорово набралась… – И-и-и-ди ка-а мнэ-э… – Не кривляйся. – И-и-и-ди ка-а мнэ-э… в кошмарррном снэ-э-э… – Да уймись ты! – Меня зовут фррррау Штайнеррррррр!..
Античный лоб, нос с еле заметной горбинкой, аристократичные (так бывает) губы… у П. какое-то детское выражение лица: спящий мачо почти всегда похож на ребенка, думает Сана, не потому ли инфантильность – обратная сторона «чисто мужских» качеств? «Спи, шесть только…». П. тяжело дышит – что видит душа его, гадает Сана, что вообще видит душа, покидающая – пусть ненадолго – тело, по каким мирам путешествует? А может, это не душа путешествует, а какой-нибудь двойник астральный – или как его там?.. Что она, Сана, вообще знает об астральных двойниках? И куда улетала ее тень? А никуда, закуривает она минуту спустя, никуда ее тень и не улетала – сегодня Сана не сомкнула глаз: первый раз в жизни слушала она сердце П., видела, как танцуют на щеках его странные, не пойми откуда взявшиеся отсветы, и запоминала, запоминала; предчувствуя же нечто неизбежное, фотографировала зрачками каждое мгновение иллюзорного своего рая – никогда, быть может, не была она настолько осознанна: я смотрела на того, кого любит душа моя, и… «Спи-и, кому говорю!» Все хорошо, волчок, все хорошо, серый, и тебя вылечат… А ведь ночь действительно нежна, думает Сана: кажется, колумбарий ее редких, исчезающих как вид, чувств пополнит новая урна – быть может, не так нескоро: кто знает? Ну а пока… пока физическое тело Саны прижимается к физическому телу П., а эфирное сплетается с эфирным – тук, тук: как странно, и этот ритм выдает все тот же дурацкий метроном, как странно!..
Сана подходит к окну – кажется, все это она уже видела: очередное дежавю – а бывает ли дежавю дежавю, интересно?.. Год кончается, и дни мои текут. В голосе ветра холод, пронзающий душу[7] – обмакивала ли когда-нибудь Сана тончайшее перышко в резную тушечницу?.. Последнее время снятся странные сны – она видит себя то придворной дамой императрицы Сёси, то не слишком набожной (дамская добродетель, как ни печально, всегда имела рыночную стоимость) монахиней-бенедиктинкой, то гладиатором, снимающим, согласно закону чести, шлем, дабы проткнуть себе горло, а то и колдушей – вот, да вот же он, маленький ее домик на краю сельца! О, как хорошо там и покойно, сколько целебных трав на стенах, сколько людей приходит к ней, веселой горбунье, за помощью!..
П. дергается, П. поворачивается сначала на бок, затем на спину: плед соскальзывает с тела. Сана накрывает его своим и лежит так до тех самых пор, пока рассвет не заставляет то, что раньше было «высшим, наидуховным», а теперь считается «испорченным изображением богов», превратиться в поток. Волна за волной, волна за волной – да есть ли еще что-нибудь в мире этом?.. Еще что-нибудь, кроме волн этих?.. Джизус Крайст, коли
Мурасаки Сикибу.
