музыкой заглушить этот шум. Сидя на кровати, скрестив ноги, я принялась листать последний номер журнала Vogue. По моей просьбе мачеха подарила мне подписку на Рождество. Каждый раз мне доставляло истинное наслаждение открывать очередной номер, внимательно изучать глянцевые страницы, пахнущие образцами дорогих духов и лосьонов, словно заглядывая сквозь некий портал в гламурный мир высокой моды. В тот день на обложке была фотография модели в бледно-желтой футболке с надписью «Вещи в пастельных тонах на начало лета». Фото напомнило мне, что где-то в шкафу среди летней одежды, которую я тщательно постирала и убрала еще прошлой осенью, когда настало время доставать свитера и джемперы, у меня есть нечто похожее.
Я отложила журнал в сторону и передвинула стул к шкафу. Когда я доставала летние вещи, то кончиками пальцев коснулась помягчевшего от времени картона коробки, задвинутой в дальнюю часть полки.
До этого дня я никогда не обращала на нее внимания – возможно, потому, что еще не была достаточно высокой, чтобы разглядеть надпись на ней – но теперь, встав на цыпочки, я придвинула коробку к себе и увидела на ней имя мамы, написанное толстым черным маркером на клейкой ленте, которая покрывала крышку.
Все мысли о вещах в пастельных тонах на начало лета моментально вылетели из моей головы. Я потянула коробку на себя. Рядом с ее именем – Фелисити – почерком отца было написано: «Документы, фотографии и пр. для Гарриет».
Я провела пальцами по словам, и мои глаза наполнились слезами при виде наших написанных рядом имен. Широкая клейкая лента потеряла свою липкость за истекшие годы, и когда я коснулась ее, она с легким треском отошла от картона. Я смахнула слезы рукавом и открыла коробку.
Кучи документов, частицы маминой жизни, наспех собранные «на память Гарриет», выглядели так, словно их второпях побросали в коробку, вместо того, чтобы выбросить в мусорный мешок.
Я разложила их на полу в своей спальне, отделяя официальные документы, ее устаревшие водительские права и паспорт от копий моих школьных табелей и самодельных открыток, которые я посылала ей на протяжении многих лет. Я снова заплакала, увидев забавные детские рисунки, где мы были изображены держащимися за руки. Но я улыбнулась сквозь слезы, когда поняла, что даже в таком раннем возрасте умудрялась добавлять в свои рисунки модные штрихи в виде больших пуговиц внизу наших платьев или ярких цветных сумочек в тон. Почерк на открытках менялся от неумелых печатных букв до округлых, мои сердечные послания мама ценила, поэтому и сохранила их. Возможно, мне только показалось, но даже после всех этих лет от рисунков веяло запахом маминых духов. Сладкий цветочный аромат оживил во мне воспоминания о черном флаконе с серебряной крышкой, стоявшем на ее туалетном столике, с французскими духами Arpège.
И все же одних моих фотографий и открыток было недостаточно. Они не смогли вытащить ее из зыбучих песков одиночества и печали, затянув в итоге так глубоко, что единственным выходом, который она видела в сложившейся
