Весьма важным аспектом этой преемственности является специфический европейский процесс, в ходе которого княжеское правление могло постепенно превратиться в чисто символическую монархию. Даже случай Франции не дает безальтернативного ответа. Конечно, революция 1789 г. и ее последствия сделали Францию в итоге национальным государством, однако сама ключевая дата или даже год остаются спорными. Например, в 1880 г., когда Национальное собрание должно было определить День Нации, у него было по меньшей мере одиннадцать вариантов[79]. К их числу относился и наиболее подходящий, с моей точки зрения, а именно 20 июня 1789 г., когда третье сословие Генеральных штатов превратило себя в Национальное учредительное собрание. Выбранная в итоге дата – 14 июля 1789 г. (взятие Бастилии) – стала, вероятно, разумным компромиссом, скромным способом почтить память революционного народа Парижа.
В парижской иконографии зачаточная национальная черта была заметна уже при монархической гегемонии ancien régime. Когда главным улицам начали в XVII в. давать официальные названия, некоторые были названы в честь государственных деятелей, не являвшихся членами королевской семьи, таких как Ришелье, Кольбер и Мазарини; позже некоторые были названы именами старейшин купцов и глав гильдий, а в 1780-х годах даже именами таких писателей, как Расин и Мольер[80].
Одним из первых городских завоеваний революционной нации стало упразднение раздвоения на Париж и Версаль как город королевского двора. Штаты были созваны в Версале, и именно там французская нация учредила себя в качестве нации. Именно в здании неподалеку от королевского замка в Версале третье сословие преобразовало себя в Национальное собрание, в Зале малых удовольствий (Salle des Menus Plaisirs), и принесло Клятву в зале для игры в мяч (Jeu de Paume) – не расходиться, пока у нации не будет собственной конституции. Эта пространственная раздвоенность внезапно закончилась в октябре 1789 г., когда процессия разгневанных парижских рыночных торговок и марш чуть менее рассерженной парижской Национальной гвардии заставили короля и его двор вернуться в Париж, в Тюильри. Национальное собрание последовало за ним, обосновавшись в Манежном зале (Salle de Manège) того же самого королевского дворца.
Революция привела к огромной волне иконоборчества, у которой, впрочем, были некоторые прецеденты[81], и в этом она напоминает более поздние коммунистические революции и антикоммунистические контрреволюции. Когда революция положила конец ancien régime – после кратковременной контрреволюционной Реставрации 1815–1830 гг., – дореволюционная топонимика и система памятников уже не вернулись, в отличие от некоторых частей посткоммунистической Европы, но и революционный запал тоже через какое-то время иссяк. Площадь Людовика XV стала площадью Революции, местом гильотины и казни Людовика XVI. В 1795 г. Директория дала ей сегодняшнее имя – площадь Согласия, которое было отменено на небольшой промежуток времени Реставрацией. Площадь Трона стала площадью Опрокинутого
Древнеримский процесс под названием damnatio memoriae включал уничтожение портретов и статуй (мертвых или смещенных) «плохих императоров» и удаление сведений о них из исторических записей (см.:
