и гостеприимный, град ветров и дождей, оплот моряков и художников, родина поэтов и императоров, город величественный и статный – таким предстал Санкт-Петербург перед молодым маркизом Ричардом Редсвордом.
Парижское лето 1837 года принесло ему знакомство с двадцатилетним повесой Дмитрием Григорьевичем Воронцовым, единственным наследником несметного состояния его дяди, графа Владимира Дмитриевича Воронцова.
Два молодых человека обнаружили свое парижское знакомство особенно приятным, во-первых, потому, что оба терпеть не могли Францию и все французское, а во-вторых, потому, что Дмитрий, хоть и владел в совершенстве диалектом Вольтера, предпочитал изъясняться на языке Уолтера Скотта, тогда как Ричард, чей отец в свое время был британским послом в России (и мать тоже знала русский язык), предпочитал Жуковского и Пушкина творчеству грассирующих поэтов.
Когда пребывание в «столице пошлости» сделалось для обоих джентльменов невыносимым, а случилось это в августе, они сделали то, что делает всякий молодой человек, нашедший себе лучшего друга, а именно – пригласили в гости один другого.
Поскольку Ричард лишь недавно покинул свой родной остров, тогда как Дмитрий обещал дяде вернуться домой к сентябрю, решено было поехать в Санкт-Петербург.
Карета, в которой молодые люди совершали путешествие, выехала на Невский проспект и помчалась с востока на запад – по направлению к Малой Морской улице, где жил граф Воронцов. В окнах кареты мелькали постоялые дворы, витрины магазинов и парадные клубов, господа в легких плащах нараспашку и с зонтами, шедшие по тротуарам, и хмурое небо над городом – все это напоминало Ричарду родную его сердцу Пикадилли.
– Останови, останови карету, – попросил Ричард.
– Стой! – скомандовал Дмитрий извозчику.
Ричард вышел на мостовую и огляделся: да, было в Невском проспекте что-то от Пикадилли, но солнце, раскаленное вечернее солнце, нанизанное на устремленную к небесам адмиралтейскую иглу, придавало столице России облик града царей, великой колыбели Европы.
Редсворд завороженно смотрел на запад, забыв обо всем на свете, и затаив дыхание наблюдал, как солнце, которое никогда не заходит над Британской империей, покорно кланяется Невскому проспекту. Ричард, забывший, как уже было сказано, обо всем, забыл также и о весьма полезном для человека свойстве – привычке дышать. Как следствие, он почувствовал нехватку воздуха и жадно вдохнул аромат Петербурга, который сильно отдавал французскими духами. Но запах этих духов, хоть они и были французскими, показался молодому джентльмену очаровательным, в чем не было ничего удивительного, ведь исходил он от девушки – нет: ангела, богини! Что была Афродита в сравнении с этим небесным созданием, венцом Творенья, Совершенством!
– Beauty![1] – вырвалось невольно у Ричарда.
Барышня смущенно посмотрела на него, снисходительно улыбнулась и скрылась за дверью какого-то магазина.
Молодой маркиз смутился, покраснел, почувствовал себя ослом и вернулся в карету.
– Ну что, beauty, поехали домой? – спросил Дмитрий.
Ричард кивнул, пытаясь перевести дух.
– Трогай! – скомандовал Воронцов
Красавица! (
