после разрушения «Сорока сороков». Во всяком случае, лично у меня эти «помпезные и вычурные» «памятники тоталитарного зодчества» не вызывают уже никакого отторжения. Хотя было время, когда я с наслаждением язвил над сими архитектурными творениями. Страстью к разрушению и развенчанию нужно переболеть, страшно, когда она принимает хроническую форму…
Церковки московские тоже мелькают ныне повсеместно. Этакими необитаемыми островками среди серости зданий и пошлости рекламы. Сказочные и волшебные, устремлённые из города-монстра куда-то в иные сферы, повыше и подальше.
Вообще на Москву издревле любили смотреть сверху. С Воробьёвых – Ленинских гор. Но и отсюда она уже не та, что в далёком 1970 году, когда я смотрел на неё впервые. Деревья заслонили Москву-реку, дома – Кремль, крыша стадиона в Лужниках тоже прикрыла многое.
…Как-то, уклонившись от обычного своего маршрута по «Москве-проездом», я забрёл в московские дворики в районе Комсомольского проспекта. Тут где-то мы прожили месяц в тот первый приезд – у каких-то дальних родственников, безропотно предоставивших нам (я был с родителями, сестрой и бабушкой) одну комнату в своей двухкомнатной квартире. Дворики изменились до неузнаваемости. Их вылизали и обустроили, здесь больше не видно обычных доминошников и пейзажных старушек, пропали сараи дворовых Кулибиных, непременные голубятни и голубятники.
Новорусские собачницы, гордые и рафинированные дамы, собирают в полиэтиленовые мешочки дерьмо, оставленное их четвероногими любимцами на ценных газончиках. Трогательно. Рядом гуляют с безмолвными колясками и малоуправляемыми детьми не то молодые бабушки, не то гувернантки. Пристойно.
Но вот тепло и какая-то коммунальная духовность, похоже, улетучились отсюда без следа. Ушли в прошлое, вместе с пролетариями-доминошниками и пацанами-голубятниками…
А в общем, наверное, не так страшна Москва, как её малюют…
Зомби из спальных районов
Я думаю, чтобы лучше понять психологию среднестатистического москвича, нужно присмотреться к среде его обитания. А среда эта – вовсе не Кремль и не Рублёвское шоссе. Обиталище среднестатистического – спальный район вроде какого-нибудь Люблино, застроенного инкубаторски стандартными многоэтажками.
Днями в этих шестнадцатиэтажных коробках тишина такая, что слышно, как подтекает вода в раковине квартиры, что двумя этажами выше (ниже). Ночь же переполняет все пространство гигантской клетки навязчивым и монотонным бубнением чужих жизней. Где-то наверху идёт меланхолическая семейная трагедия, откуда-то сбоку гнусавит глас пьяного оратора, с лестничной клетки доносится переливчатый мат возбуждённого юношества, лает затерянная в толще шестнадцатислойного пирога собака, а снаружи вторит ей противоугонным пугалом брошенная машина. И так – беспрерывно.
