в стране, мнение которого о полной непригодности Дональда для этой должности было бы способно переломить складывающуюся ситуацию. Но у нее в шкафу были свои скелеты, и я была не особенно удивлена, когда после выборов она сказала мне, что голосовала за своего брата из «преданности семье».
Детство, проведенное в семье Трампов, особенно для дочери Фредди, создавало некоторые сложности. В определенном смысле мне невероятно повезло. Я посещала лучшие частные школы и бо́льшую часть жизни получала первоклассное обслуживание по медицинской страховке. Однако было также и врожденное ощущение собственной ограниченности, присущее нам всем, кроме Дональда. После смерти деда в 1999 году я узнала, что наследники по линии моего отца были удалены из завещания, как если бы старший сын Фреда Трампа вообще никогда не существовал, и впоследствии мы судились. В конечном итоге я пришла к выводу, что, если бы я публично высказалась о своем дяде, меня бы обрисовали как недовольную, лишенную наследства племянницу, стремящуюся к наживе или сведению счетов.
Для того чтобы понять, что подвело Дональда – и всех нас – к этой черте, нужно начать с деда и его собственной потребности в признании, которая побуждала его поощрять безрассудную гиперболизацию и неоправданную самоуверенность Дональда, скрывавшие под собой его патологические слабости и чувство незащищенности.
Взрослея, Дональд был вынужден превратиться в болельщика самого себя: сперва – потому что его отец верил, что он лучше и увереннее Фредди; затем – потому что Фред от него этого потребовал; и, наконец, потому что он поверил в собственную популярность, даже при том, что парадоксальным образом очень глубоко внутри себя подозревал, что больше в нее никто не верит. К моменту выборов любые вызовы своему чувству превосходства Дональд встречал с возмущением, настолько успешно скрыв свои страхи и слабости, что ему не нужно было даже признавать, что они существуют. И он никогда этого не делал.
В 1970-х, после того как мой дед уже в течение ряда лет предпочитал и продвигал Дональда, СМИ Нью-Йорка приняли эстафету и начали поднимать вокруг него ничем не подкрепленную пиар-шумиху. В 1980-х к ним присоединились банки, финансировавшие его предпринимательские инициативы. В надежде возместить свои убытки они были готовы (а впоследствии вынуждены) нянчиться с его все более необоснованными заявками на успех. После провального десятилетия, в ходе которого Дональд то погружался в пучину банкротств, то выступал рекламным щитом череды неудачных товаров в диапазоне от стейков до водки, телевизионный продюсер Марк Бёрнетт[3] дал ему еще один шанс. Реалити-шоу «Кандидат»[4] сыграло на образе Дональда как дерзкого, обязанного всем только себе воротиле, – мифе, который пятьдесят лет назад был сотворен моим дедом и поразительным образом (учитывая огромное количество свидетельств, опровергающих его) дожил до нового тысячелетия, почти
Марк Бёрнетт (
«Кандидат» (
