А портрет вы можете нарисовать? Только чтоб было похоже.
Поляк вспомнил якутские художества Артемия Ивановича и, взвесив все, решительно сказал:
– Выйдет лучше оригинала.
– Тогда пойдемте со мной. Вы нарисуете мне сейчас портрет моей невесты.
Лейтенант явно был сильно пьян.
– Но у меня с собой нет ни красок, ни холста.
– Это не страшно, – лейтенант хлопнул поляка по спине. – Гримбл подарил Пенелопе роскошный альбом и акварельные краски, но кроме него самого и нескольких девиц туда никто ничего не записывал и не рисовал, так что там полно места.
Каннингем распахнул калитку и пригласил Фаберовского войти. Поляк перешагнул канаву поперек дорожки, в которой булькала вода, водопадами низвергавшаяся из водосточных желобов, и вступил на знакомое крыльцо. Лейтенант постучал в дверь, она растворилась и на пороге появился рыжий Батчелор, взглянув на пришедших сверху вниз.
– Вот, Батчелор, – сказал Каннингем. – Я привел художника. Он нарисует портрет твоей хозяйки.
Присутствие Батчелора в доме удивило Фаберовского. Ничего не связывало рыжего сыщика ни с Пенелопой, ни с доктором Смитом, и как он оказался здесь, было непонятно.
Батчелор посторонился и Фаберовский прошел в дом. В коридоре, как и в прежние времена, было совершенно темно, но, с грохотом споткнувшись, поляк нащупал обрубок пальмы в кадке, в котором с горечью узнал любимую пальму Артемия Ивановича.
«Где-то сейчас пан Артемий? – подумал поляк и у него защемило в груди от вдруг осознанного им одиночества. – Тоже валяется бесхозный и неприкаянный, как эта пальма?»
На шум из гостиной вышла Пенелопа.
– Что там у вас, Батчелор?
– Пришел лейтенант Каннингем, – сообщил слуга.
Фаберовский стоял перед Пенелопой вымокший, с сюртука и со шляпы стекала на пол вода, в ботинках отвратительно хлюпало.
– Проходите, лейтенант, – сказала Пенелопа, ничем не выдавая, что узнала его. – Мы вас с нетерпением ждем.
Она ушла, а поляк ощутил, что сердце колотится в груди, словно шатун паровой машины. Как он сейчас жалел, что на нем не было очков и он не мог рассмотреть, надето ли все еще на руке Пенелопы кольцо, купленное им когда-то за пять фунтов и подаренное ей в знак их помолвки!
– Что с вами, сэр? – спросил Каннингем.
– Вероятно, я простудился, – сипло ответил Фаберовский. – Я промок под дождем насквозь.
– Пойдите в гардероб, снимите там сюртук. А я пока попрошу Батчелора найти вам что-нибудь переодеться.
Оставшись один, Фаберовский вошел в кладовую, служившую теперь гардеробом, и поразился, какое количество плащей и пальто было навалено кучей на принесенную сюда из столовой кушетку. Уже в коридоре ощущалось, что многое в доме изменилось. Было сильно накурено, чего никогда не случалось, даже когда Артемий Иванович ночами сидел под пальмой. Лестницу,
