женского общества. Затем начиналась беготня «молодых» на кухню за припасённым поваром крепким чаем для «дедушек», подъём провинившихся, «борзых» салаг на ночное мытьё полов… То есть, начнётся всё то, с чем вышестоящее командование призывало вести беспощадную борьбу, выжигать «калёным железом».
Безбородов хоть и был ещё относительно молод, двадцать девять лет, но за восемь лет офицерской службы накопил некоторый опыт и имел достаточно здравого смысла, чтобы не кидаться с «шашкой наголо» на борьбу с этим злом. Где-то на уровне подкорки он чувствовал, что это выльется в сражение с «ветряными мельницами». Как и большинство его коллег, командиров других точек, превосходящих его и годами, и званиями, и опытом, под чьим командованием он набирался ума-разума до назначения сюда… В общем, он не столько боролся, сколько изображал служебное рвение. Изображал для начальства, проверяющих… для подчинённых ему солдат и офицеров.
Безбородов пошёл проверять караул. Дверь в караульное помещение открылась сразу же, едва он позвонил. Застёгнутый на все пуговицы начкар сержант Дашук доложил как положено.
«Из казармы позвонили, проследили куда иду», – констатировал готовность караула к его визиту Безбородов. В карауле всё «на мази»: бодрствующая смена учит Устав караульной службы, отдыхающая спит… Безбородов подал команду «Караул в ружьё» и засёк время. Подъём и разбор оружия занял тридцать восемь секунд. Он поспрашивал обязанности и дал отбой. Пошли с Дашуком по постам. Часовых долго искать не пришлось – они встречали у границ постов окриком: «Стой, кто идёт!?» В общем, всё в норме, что Безбородов и отметил в постовой ведомости. Капитан допустил лишь одну неточность, время проверки он проставил не десять тридцать вечера, как это было на самом деле, а час тридцать ночи… Это являлось негласной договорённостью – командир не «дёргал» караул в середине ночи, а караульные молча соглашались, что он пишет другое время, дабы при проверке ведомости в штабе полка отметили: молодец Безбородов, ночью не спит, а караул проверяет, бдит… А полвторого ночи все они будут спать, и Безбородов дома, и Дашук, скинув сапоги и ремень и, посадив вместо себя разводящего недавно присланного с «учебки»[3]. Да и все в караулке предадутся сну, разве что кого из «молодых» посадят на пару с разводящим бодрствовать. Скорее всего, будут спать и часовые, забравшись куда-нибудь в кабину транспортно-заряжающей машины, или в будку дежурного дизелиста. Безбородов, тем не менее, предпочитал не ловить спящих солдат на постах, и не только потому, что прижиматься к мягкому боку его Наташи куда приятнее – он не сомневался, что никакой диверсант, свой или чужой в такую глушь, отрезанную от мира водой, горами не пойдёт, ноги собьёт, утонет, сорвётся в пропасть…
Шёл уже двенадцатый час, а командир еще не шёл домой, но все его перемещения мгновенно отслеживались, и кого-нибудь поймать за нарушением распорядка дня оказалось невозможно. Безбородов и не стремился к этому. То, что его
Учебка – учебное подразделение, сержантская школа.
