говоря, Владимир Алексеевич плохо знал отца Викентия, и разговаривал с ним всего несколько раз, но, правда, подолгу. Кажется, иерей просто не умел излагать свои мысли кратко, потому что хотел выплеснуть на собеседника все, что у него накопилось в душе. А там много чего накопилось.
– Мы сейчас вот о кризисах все говорим. И финансовый, и нравственный, и любой другой. Но те, кто говорит о кризисах, не упоминают о кризисе самом главном – об информационном. Когда на площади собралась толпа в десять тысяч человек и каждый пытается что-то сказать, никто друг друга не слышит. А слышат только того, у кого в руках микрофон. Это и есть кризис. Кто захватил в свои руки микрофон – то есть, все средства массовой информации – и разговаривает с нами, навязывая свое мнение, тот и устанавливает собственное право на информацию. А нам остается только друг с другом толковать и телевизоры в окно выбрасывать. Я свой выбросил. И многие мои прихожане повыбрасывали. Демонстративно. Чем выше этаж, тем лучше!
Это и было для священника оправданием его манеры говорить торопливо, не останавливаясь. Пытаясь разом высказать все, что наболело в душе и рвалось выплеснуться через край.
В церковь Святого Николая Кирпичников впервые пришел сразу по приезде к брату. Советские застойные времена сказались на здании так же сильно, как и на вере вообще. Храм в свое время был основательно разрушен и перестроен под какие-то местные нужды. Брат как-то сказал, что долгое время там размещался колхозный склад для удобрений. И реставраторам-энтузиастам, тем, кто хотел восстановить храм на высоком волжском берегу, пришлось немало потрудиться, чтобы сделать пригодным для службы хотя бы основную часть, от которой пришлось отрезать добрую четверть для алтаря. Больше его разместить было негде. Старинная алтарная часть помещения была по каким-то причинам снесена. Может быть, колхозу когда-то срочно понадобился хороший кирпич, чтобы построить дом своему председателю. Иначе объяснить снос лишь части здания было сложно.
Тогда, в первый его приход, священника в церкви не было, только несколько рабочих штукатурили стены в небольшом проходе сразу за дверьми. Владимир Алексеевич зашел в храм из любопытства. Церковь выглядела бедной и походила на те многие деревенские храмы, которые годами восстанавливаются своими силами. Своими же силами прихожане делали нехитрую церковную утварь. Но в этой простоте чувствовалось больше душевности и любви, чем в холеных московских церквях.
Вернувшись в дом к брату, который ради приезда последнего своего близкого родственника не пошел, как собирался, на рыбалку, Владимир Алексеевич поинтересовался, когда здесь проходят службы. Оказалось, как во всех деревнях: в субботу вечером – Всенощная, и в воскресенье утром – Божественная литургия. Однажды подполковнику Кирпичникову довелось побывать на службе в одном деревенском храме, когда там не было ни одного прихожанина. Тем не менее, священник с алтарником вели службу, нимало не заботясь о том, сколько человек посетило храм. Примерно такую же
