замысле. Румынский мыслитель Э. М. Чоран (одно время сам апологет христианского фашизма) объяснял: прежде истории Бог вечен, совершенен, но когда Бог начинает историю, он кажется “буйным, совершает одну ошибку за другой”. Ильин выразился так: “Погружение Божества в эмпирическое существование сделало то, что жизнь его утратила свое единство, свою логическую разумность и свою органическую целесообразность”.
С точки зрения Ильина, наш мир с фактами и страстями бессмыслен: “мир чувственного бывания” не может быть “оправдан”. Чувственное – это зло. Бог, создавая мир, ошибся. Он поддался “романтическому” порыву и создал нас, движимых половым влечением. Поэтому “романтическое содержание одерживает верх над рационалистической формой”, а мысль уступает место немыслию и физической любви. Бог оставляет нас с “духовным релятивизмом”.
Порицая Бога, Ильин выводит вперед философию, точнее – философа, еще точнее – самого себя. Он хранит образ божественной “всеобщности”, предшествовавшей сотворению мира, и желает указать, как ее восстановить. Уводя с подмостков Бога, Ильин сам берется судить о сущем и должном. Есть божественный мир, его нужно спасать, и этот священный труд возложен на тех, кто уяснил – благодаря книгам Ильина – свое бедственное положение.
Это тоталитарный взгляд. Нам следует стремиться к такому состоянию, когда мы станем мыслить и чувствовать одинаково, то есть вовсе не будем мыслить и чувствовать. Мы должны перестать быть личностями. “Зло начинается там, – писал Ильин, – где начинается человек”. Само по себе существование единичного указывает на то, что мир порочен: “Эмпирическая разделенность единичностей есть неверное, не окончательное, метафизически не истинное состояние мира”. Ильин презирал средний класс, гражданское общество и частную жизнь, которые, как он считал, мешают восстановить “истинный порядок и строй бытия”. А слой, который предлагает улучшение жизни, по Ильину, “образует низшую ступень социального бытия”.
“Политика вечности”, как и всякий случай бессмертия, начинается с установления собственной исключительности: все, что ни есть – это зло, кроме меня самого и моей группы, поскольку я есть я, а эта группа – моя. И пусть всех остальных сбивают с толку, околдовывают исторические факты и страсти: мой народ блюдет внеисторическую невинность. Поскольку добро незримо и заключено в нас, единственный образ наших действий состоит в защите невинности, и здесь мы не постоим за ценой. Адепты “политики вечности” не собираются жить дольше, счастливее или плодотворнее. Они усматривают в страдании признак праведности, если считают, что остальные страдают еще сильнее. Жизнь отвратительна, жестока и коротка. Удовольствие от жизни сводится к тому, что жизнь других можно сделать еще короче, беднее, лютее и отвратительнее.
Для России и русских Ильин сделал исключение. Присущая русским невинность не очевидна остальному миру, и для спасения нужно видеть Россию не
