ее учительница от своего поклонника: «Я вас люблю! Позвольте мне быть всегда с вами, – или я умру!» Но Шоншетта прижималась к своему спутнику, обнимая его обеими руками, и восклицала: «Нет, я не хочу! Вот тот, с кем я не расстанусь никогда!»
Ведь действительно много значит иметь друга, даже хотя только воображаемого! Помощь этого друга была так сильна, что даже поддерживала мужество Шоншетты, когда она по утрам шла к отцу. Ее мысли отсутствовали, она входила к нему без всякого смущения; и старик пронизывал ее взорами, стараясь прочесть на ее лице, какие мечты увлекали ее. Ему подменили его маленькую Шоншетту.
Ложась спать, девочка целовала портрет, как сделала это при ней мадемуазель Лебхафт; засыпая она думала о «нем». Иногда она даже чувствовала «его» присутствие.
– Люблю тебя, – шептала она, – не покидай меня!
В один вечер, придя в свою комнату, Шоншетта только что принялась любоваться портретом, как легкий треск паркета заставил ее обернуться. Она с трудом подавила крик и поспешно спрятала медальон: перед нею стоял Дюкатель со сложенными на груди руками. Если бы сказочные герои, изображенные на стенах, сошли со своих мест, Шоншетта и тогда не почувствовала бы большого ужаса: с тех пор как они покинули Супиз, она всегда-всегда видела отца только в его комнате. Теперь она молча смотрела на Дюкателя, ожидая вспышки, но он только спросил:
– Что ты тут делала, Шоншетта? И почему у тебя такой вид, точно я поймал тебя на чем-то дурном?
– Папа, я… – прошептала Шоншетта, у которой зубы стучали от страха, – я собиралась лечь спать…
– Непохоже, – возразил Дюкатель. – Покажи, что у тебя в руках!
Девочка побледнела как смерть, и прижала свое сокровище к груди.
– Дай мне то, что у тебя в руках, и сию минуту! – повторил старик, причем насильно разжал ее руку, и раскрытый медальон упал на стол.
Дюкатель увидел портрет, и его лицо исказилось. Он грубо схватил Шоншетту за плечи и с силой тряхнул ее, почти ломая ей кости.
– Кто дал тебе это?.. Кто тебе дал?.. Кто?.. Да отвечай же!
Но слова как будто исчезли из головы Шоншетты; в ней оставалась только одна мысль:
«Отец убьет меня!»
И вдруг он успокоился. Он выпустил из рук плечо девочки, взял медальон и долго рассматривал портрет.
– Понимаю, – прошептал он, – это старая дура Дина спрятала эту вещь… Я сделал тебе больно, малютка? – прибавил он, силой воли преодолевая свое волнение.
– Немножко, – нерешительно ответила Шоншетта и, стараясь говорить как можно почтительнее и покорнее, прибавила: – Папа, пожалуйста, отдайте мне этот портрет!
Лицо старика конвульсивно передернулось.
– Молчи, Шоншетта! – произнес он дрожащим голосом, – ты сама не знаешь, чего просишь… ты – еще дитя… Не доводи меня до крайности… Я подарю тебе другие игрушки,
