было хорошо, и тут – звонок. Уже по мелодии звонка Глеб догадался, что Тоне звонят из дома.
Альбом пришлось отложить, потому что разговор, видимо, намечался долгий.
Тоне этот разговор был явно не по душе. Она вообще нервничала – переминалась с ноги на ногу, потирала средним пальцем бровь…
Да, да, тоскливо соглашалась Тоня в трубку, Коля, безусловно, хороший человек. Но она, Антонина, никуда с ним не поедет. Ну и что, что приглашал. Она предпочитает ему компанию… м-м-м… Да кого угодно! Вот хотя бы – Франчески…
Глеб никогда к Тониным разговорам по телефону особо не прислушивался, но тут, услышав итальянское имя, уши-то навострил!
За Тоней, ясное дело, ухаживали какие-то друзья – то актёры, то художники. Ну да, ухаживали, она же красивая. И весёлая. И вообще…
Ухажёры и таскали ей то книжки, то билеты в театр или на концерт, то шоколадки…
Глеб, любивший сладкое, но не любивший думать, во что могут вылиться для него все эти ухаживания (да по-любому ни во что хорошее), поедал шоколад, и раз от раза не без мрачного удовлетворения убеждался, что Тоня не отвечает им особой взаимностью. Не, он конечно желал ей счастья, да только… Ну неважно, что – «только»…
Этот Коля Каштанов тоже дарил Тоне цветы и конфеты. Очередной букет Тоня обычно ставила в вазу, а конфеты, как водится, лопал Глеб. Ну а что. Тоня – не ела, фигуру берегла…
У Коли, ясно, с самого начала не было никаких шансов. Но сейчас Глеб даже обиделся за него. Не за себя, вот ещё! За Каштанова, конечно… Променять Колю на какого-то зализанного Франческо!
Почему этот Франческо должен быть зализанным? Да кто его знает. Глеб его и не видел никогда. Просто представил себе надутого лощёного клерка в мерзкой розовой рубашке с сиреневым галстуком. Вроде того дядьки с обложки затрёпанного каталога «Отто», что валялся рядом на тумбочке. Глеб дядьку этого тут же возненавидел, вместе с его дурацкой рубашкой. Да так, что не удержался, зачеркал слащавое лицо фломастером. Чёрным.
– Глеб, твоё художество?
Она обнаружила «рисунок» сразу же, как только закончила долгий телефонный разговор с мамой. Впрочем, Глеб его и не прятал. Нарочно на видном месте оставил. Похоже, из чистой вредности.
– Ну что за детство? Тебе тринадцатый год, а ты всё усы пририсовываешь… Вон, свои скоро расти начнут!!!
Она расстроилась. Глеб, похоже, даже не ожидал, что она расстроится так сильно. Но извиниться даже не подумал.
– Спрашивать нужно сначала! – Хочешь предаваться столь странному занятию – флаг тебе в руки, я б тебе другой журнал дала, который не жалко. Этот мне, вообще-то, отдать нужно было…
– Я думал, он тебе не нужен… – Он нахально ухмыльнулся, нарочно не выказывая ни малейших признаков сожаления или раскаяния. – Валяется здесь с сентября…
– Мне – нет, но это не мой журнал… – ответила она, чувствуя, что против воли в голосе звучат усталость и раздражение,
