мое лицо, с которого кровь уже оттерли, хотя наверняка и не полностью. Там, в Москве, похоже, желают срочно убедиться, что лицо у меня не сильно пострадало. Для них это более важно, чем история с попыткой взорвать мой взвод. Покушение, несомненно, готовилось не на меня лично, а на солдат. Меня можно было спокойно уничтожить выстрелом снайпера…
Перед выездом машины на летное поле к самолету военврач сделал мне укол и сразу распрощался с пожеланием всех недостающих в жизни благ. Лететь со мной он не намеревался, поскольку в медсанчасти бригады помимо него был только один хирург, и тот малоопытный. Оставлять больных и травмированных без присмотра нельзя. Так сам капитан сказал на прощание, хотя я не хуже его знал, что в медсанчасти палаты пустуют, раненых у нас не держат, они в госпитале лежат там, где ранение получили, больных у нас почти не бывает, а травмированные обычно появляются только среди молодых солдат после прибытия пополнения. Через месяц молодые солдаты уже получают определенный навык и умеют избегать травм. Но спорить с капитаном я не стал. Не тот он попутчик, с которым можно приятно коротать время перелета.
Санитары стали перегружать меня в самолет вместе с носилками. Укол начал действовать на мою израненную сущность до того, как самолет взлетел. Судя по тому, что шприц заполнялся из ампулы, а не использовался привычный шприц-тюбик, это был не парамедол. Возможно, укол парамедола сделали солдаты еще до перевязки. У меня уже мелькала мысль, что мое путешествие сквозь тоннель и выше было вызвано уколом какого-то обезболивающего наркотика, то есть что это было простое наркотическое видение, хотя мне и раньше доводилось парамедолом пользоваться, и видений не было. Но второй укол, видимо, более сильный по составу, просто отключил от действительности, безо всяких путешествий. И я даже момент взлета самолета не почувствовал, как и самого полета. Благополучно проспал и момент приземления, и доставку моего бренного тела в госпиталь экстренной хирургии, где за меня сразу «принялись». Наркоз наверняка сделали. Надеюсь, руками профессионального анестезиолога.
Короче говоря, в себя пришел уже после операции, проснувшись под утро в госпитальной офицерской палате. Был я весь не только забинтованный, но и местами загипсованный, причем гипс казался мне тяжелее бронежилета, который всегда можно снять. Гипс же по своему желанию не бросишь рядом с госпитальной кроватью, когда он тебе до омерзения надоест. Мне он надоел до омерзения сразу, как только я в сознание пришел. Он элементарно мешал дышать, поскольку сковывал многие мои члены, через плечо переходил со спины на грудь, и держал мою согнутую в локте загипсованную руку перед грудью. Это значило, что у меня повреждено плечо, скорее всего, кости плеча в верхней его части. Такая фиксация руки гипсом в просторечье называется «вертолетом». Не знаю уж почему. Внешне, кажется, ничего похожего на вертолет не наблюдается. Но мне было не до раздумий о происхождении термина. Слегка тошнило после наркоза. Состояние, как с жутчайшего похмелья. И все тело в придачу ныло и болело, что, впрочем,
