не могла с ним расстаться даже во сне. Никак не могла поверить, что всё кончается, даже удивительная ночь.
Наконец, поддавшись уговору солнечных зайцев, Шурочка сладко потянулась, открыла глаза. Телёнка в обозримом пространстве не наблюдалось. Не было его и ванной. На всякий случай девушка заглянула в другую комнату, которая служила запасником для картин, – пусто.
– Смылся, мерзавец, – буркнула Шура, ещё раз оглядывая царство Хламорры – совершенно безыдейного, но отнюдь не безвкусного беспорядка – живописная сущность её жилища, приставшая к ней со студенческих времён. Или раньше? Не важно. Когда-то давно, очень давно, Шура пыталась воевать с Хламоррой, только все её стратегические полувоенные разработки терпели неудачу: Хламорра радостно отвоёвывала пространство, заставляя считаться с собой, любить себя, даже относиться с уважением, что само собой, по отношению к любому другому беспорядку было бы просто абсурдом.
Лёгкая грусть, задевшая Шурочку полой горько-дымчатой одежды, быстро улетучилась – всё хорошее проходит, кончается рано или поздно. Может быть, есть какая-то жизненная правда в том, что Телёнок удрал? Но ведь мог, собакин сын, хоть телефон оставить! Шура резонно считала: пусть это хорошее пройдёт лучше раньше, оставив после себя шлейф воспоминаний о необыкновенных счастливых минутах, чем к этим же минутам прилаживать потом костыли, превращая лёгкое красивое счастье в уродливую колченогую старуху с отвислой губой и остекленевшим взглядом.
– Я слышу снова: был ли мальчик? Быть может, мальчика и не было, – пропела Шура.
Она забралась с ногами на любимый матрац, с честью выдержавший ночное испытание, подтянула телефон, принялась набирать номер подруги. Счастье счастьем, а поделиться с кем-то на предмет Телёнка Роби было жизненной необходимостью, тем более что прошедшая ночь до сих пор являла себя яркими вспышками эпизодов, таивших радость, грусть, сожаление, блаженство. В фейерверке этих воспоминаний Шурочка никак не могла разобраться. Надо было хоть как-то, хоть что-то систематизировать – так учил её Герман Агеев, который регулярно посещал владения Шурочкиной Хламорры и давал небезынтересные советы. Но о Германе она не хотела думать вовсе, по крайней мере, сейчас, а вот совет подружки оказался бы как нельзя кстати. К телефону долго никто не подходил, потом трубка надсадно крякнула – обозначился полусонный голос Нино:
– Аллё-ё…
Её подружка – удивительнейшая особь из рода сапиенсов – считала себя Иоанном Златоустом, Рамачаракой и Фрейдом одновременно, то есть, три в одном флаконе, как это сейчас принято в косметике. Надо сказать, иногда непредсказуемая Нино выдавала такие перлы, что любой Кант или Бердяев казались противу неё первоклашками.
Во всяком случае, Нино так оценивала себя не без основания, потому что, скажем, в воскресение бежала утром в православную церковь на христианскую Литургию. Вдоволь помолившись и скороспело пробубнив
