золотые, крупные зёрна…
***
Когда я не в себе, а в тебе,
Когда я заpываюсь, как звеpь,
В кpомешный, душный сад, не в себе
И ты. И ты в засаде. И знай —
Тепеpь, возненавидя всю кpовь,
Всю кpивь земли, заpытой во мpак,
Меня, себя, и всё, что внутpи,
Ты только pаспpямляешь мой свет
И оголяешь чистый свой ток.
Ты бьёшь им из аpтеpий, смотpи —
Гоpят твои засады! Смотpи —
Пpосквожены до жилки!..
Тепеpь
Мы только свет, в нас кончился звеpь,
Сгоpел, извылся, свился в золе…
Мы возвpатились в сад золотой…
Мы вышли из себя на земле.
***
Когда, сгустившись, слоилось небо,
Я мял руками, как глину, воздух,
И сбил так плотно, что даже звёзды
Скрипели в небе.
И так увязли.
Остановилась, чуть дрогнув, сфера…
Я стал по людям скучать, не мысля
О смерти собственной.
Человек ведь
О смерти собственной и не мыслит,
Ведь человек – только семя мира,
А семя – смертно, а значит – вечно.
Я так и думал.
Но помнил крепко,
За что лишились дыханья люди,
И стал лепить просто Дом и Двери.
Не двери в небо, не окна в душу,
А просто Двери, и Дом, и Окна.
Трава была голубой вначале
И руки первые – голубые,
И только женщина – получилась!
Она не лезла деревьям в душу,
Она не рвалась железом в небо,
И потому она – получилась.
А я устал. Перемазав руки
До локтя синей рабочей глиной,
Уснул. Наутро меня подняли
И в дом ввели. Не спросили имя.
Я не был лишним. Меня позвали
И усадили за стол…
Сначала
Мне дали губы – для поцелуя.
Мне дали молча, для сердца – руку.
Мне дали просто, для тела – хлеба.
Для глаз – сиянье, для лёгких – воздух.
Я стал надеяться…
БЛАЖЕННЫЙ НА МЕМОРИАЛЕ
Гля – пламынь!
Погля – камынь.
Прожилки, прожилки, прожил…
Лепый, гарный погость.
А вон тамо, под камынем – кость…
Кость – это Правда,
Правда – это труба, правда?
А что сверх кости – пакость,
Патрубок сверх трубы,
Искус токмо, жир человеку и плен.
Паки и паки…
Тлен, ось…
Прожилки, прожилки прожил…
А ты – жил?
Аль бо вовсе ты не был,
Не жил ты?
Гость…
Вишь,
