когда я бежал. «Славься!» – кричали, когда я отбывал сюда.
Отец не кричал мне «Славься!» Обычный конторский клерк – светловолосый мужчина с потертым портфелем, в рубашке с коротким рукавом, в фетровой шляпе и начищенных тупоносых туфлях. Он не кричал, когда я побеждал всех в беге, когда играл на валторне и даже тогда, когда был бит в нечестном бою с более тяжелыми соперниками. Не кричал отец и в тот день, когда я отбывал сюда с вокзала ближайшего большого города…
Вагнер. Когда я полюбил Вагнера? Когда впервые услышал его? Мать всегда любила Вагнера. Это она убедила отца, что я должен заниматься музыкой. Она говорила, что мне непременно будут кричать из зала «Славься!» Что для меня это будет единственная возможность стать человеком, которому из зала кричат «Славься!» Она очень хотела, чтобы было именно так. Чтобы меня интересовала только валторна. И больше ничего…
Отец. Он, как всегда, промолчал. Видимо, уже тогда он понимал, что мне не хватит таланта стать тем, кому из зала кричат «Славься!» Он промолчал. И молчал еще пять лет. Семь лет. Восемь лет. Он молчал. А я неистово и непоколебимо дул в валторну. Восемь лет. Но мне очень редко кричали из зала «Славься!» Гораздо чаще кричали мне «Славься!», когда я обгонял всех в городе, гораздо громче кричали, когда я проигрывал бой. Хотя, быть может, кричали и не мне, а тому мускулистому парню из гимназии, что был старше меня на два года и тяжелее на добрых двадцать кило. Возможно, это ему кричали «Славься!» за то, что он ударил меня в висок, потом в живот, потом по затылку, и уж затем в пах. Быть может, это ему кричали «Славься!», когда рефери отсчитывал секунды, и секунды выходили у него гораздо быстрее, чем должны были. Быть может, кричали тому парню, а может, и рефери, секунды у которого заканчивались процентов на тридцать быстрее. Пожалуй, это ему кричали «Славься!», ведь он управлял временем. В его руках, в его силах было растягивать и сжимать это время так, как он считал нужным. И он считал нужным укорачивать секунды на целых 30%, пока я, лежа на полу, пытался прийти в себя от тупой боли, последовавшей за той примечательной серией: висок-живот-пах-затылок. За это ему и кричали «Славься!» Да.
Вагнер. Когда я впервые услышал его? Когда я стал собой, в достаточной степени собой, чтобы слышать Вагнера? Когда я стал собой? Стал ли я собой? «Славься!» – кричали Вагнеру. Он давно уже умер, но ему продолжают кричать «Славься!» так нарочито и часто, что даже если бы он был жив – а умер он уже давно, – вряд ли ему бы стали кричать «Славься!» чаще.
Вагнер. Я услышал его впервые в утробе матери. Мать всегда его любила. Так сильно, что готова была пожертвовать своим единственным ребенком, лишь бы сделать из меня того, кому из зала кричат «Славься!» Она слушала «Тангейзер» еще до того, как я стал собой. К слову, а когда я стал собой?
Она слушала Вагнера и в тот дождливый день, один из последних в октябре, когда отец прибыл домой, имея три дня в запасе перед тем, как необходимо
