Сам для себя он объяснял это так – кость тяжелая. Зато когда дело касалось единоборств – это была его стихия. Здесь он ощущал себя как рыба в воде. И предвкушая будущий триумф, с нетерпением ожидал начала занятий по рукопашному бою.
Чуть в стороне, опершись локтем о спинку кровати, со скучающим видом наблюдал за гимнастами дежурный по роте сержант Лавров. Мимо него, бочком, попытался проскользнуть к своей тумбочке курсант Панчук, но не рассчитал габаритов.
– Куда прешь, боец? – строго поинтересовался Лавров.
– Можно? – Панчук сделал неопределенный жест. – Можно я …
– Можно козу на лозу, да и то с разрешения! – энергично парировал сержант. – Чтобы я этого слова больше не слышал. Нет его в Уставе… Разрешите! Вот как надо обращаться, понял?
– Так точно!
– Ну, чего встал?
– Разрешите пройти, товарищ сержант! – вытянулся в струнку Панчук.
– Проходи, салага, – милостиво разрешил Лавров. – Наберут детей в армию…
А в это время в другом конце казармы сержанты развлекались с пополнением. Младший сержант Тюрин, едва сдерживая смех, в который уже раз командовал:
– Сержант Шкулев! Ко мне!
И вчерашний деревенский парень Гена Шкулев, высокий, широкоплечий детина, смешно раскачиваясь из стороны в сторону, нелепо расставив по сторонам руки и выпятив грудь, стремительно делал очередную попытку подойти к нему строевым.
Сержанты, глядя на Шкулева, покатывались со смеху. А Тюрин, комментируя его неловкие движения, только подливал масла в огонь.
– Он подошел ко мне походкой пеликана,
Достал визитку из жилетного кармана…
Смеялись не только сержанты. Курсанты тоже хохотали от души. Да и сам Шкулев, зараженной этой бациллой всеобщего веселья, улыбался, не в силах оставаться серьезным.
Урманов, решив перекурить перед отбоем, повернулся к Кольцову, чтобы позвать его с собой. Но неожиданно наткнулся на странный, отсутствующий взгляд. Солдатская куртка с недошитым подворотничком лежала у него на коленях.
– Эй! – помахал Урманов ладонью перед его лицом. – Не спи, замерзнешь.
Кольцов опустил голову и длинно, прерывисто вздохнул.
– Знаешь, – тихо сказал он. – Мне жена сейчас вспомнилась… Так ясно. Словно видел живьем… И запах волос, и тепло ее тела сквозь ночную рубашку. И голос… Такой нежный, родной…
Обычно сдержанный и суровый Кольцов был неузнаваем. Мягкий свет падал ему на лицо, сглаживая грубые, резкие черты. Слегка приплюснутый, перебитый в драке нос и твердый волевой подбородок, темные тонкие брови в разлет и глубокая резкая складка у рта – вся эта мужественная, агрессивная оболочка словно поблекла, отступила на задний план, уступив место идущему откуда-то изнутри легкому и нежному сиянию. Похоже, он и сам не ожидал от себя такого.
– Видимо, правда, – негромко произнес Кольцов, – чтобы понять истинную цену чего-либо, надо этого лишиться.
