в сад. По дороге слышу, как горничная говорит лакею:
– Опять господа каждый у себя обедать будут, а дети – с гувернанткой. И как им не опротивеет такая жизнь?!
Я ускоряю шаг, спасаясь от этих мучительных пересудов, и думаю: «Почему мама и папа в вечной войне?» Мама очень красивая и молодая, папа гораздо старше её, не такой красивый, но зато он известный на всю Россию адвокат, его выступления печатают в газетах; он добрый, умный, его все любят, а мы – дети – обожаем. Несмотря на занятость, он всегда интересуется нашими делами. Любит собирать нас около себя и рассказывать о Христе. Как он необыкновенно говорит о Нём! Когда начинаются такие беседы, вся прислуга потихоньку собирается у закрытой двери, чтобы послушать о Господе. Некоторые даже плачут, это няня говорила. Папа часто ходит в церковь, водит туда нас и радуется, когда в нашем доме бывает духовенство.
Мама не в восторге от такого общества, ей нравятся балы, приемы. Я стараюсь не пропустить тот момент, когда она в бальном платье с длинным шлейфом выходит в гостиную, где отец во фраке уже поджидает её, чтобы вместе ехать на бал или в театр. Она тогда бывает особенно красивая. А потом родители вдруг ссорятся, и все мы от этого мучаемся.
Вечер. У мамы гости, кто-то играет на рояле, а папа после ссоры уехал в Петербург. Нам хорошо здесь, в имении. Сейчас лето, в гимназию ходить не надо, развлечений много. А папа каждое утро уезжает в город к себе в контору или в суд и возвращается только к вечеру, усталый и бледный.
Ложусь в постель, но засыпаю только после того, как под нашими окнами останавливается экипаж. Это вернулся папа. На сердце сразу приходит покой.
Под утро вижу сон. Проснувшись, сижу на кровати. Сон такой, что не могу прийти в себя. Его можно рассказать только папе. Быстро принимаюсь за одевание.
– Наша соня начала просыпаться с курами. Что случилось? – удивляется няня. – И куда ты бежишь, не помолившись Богу?
– Сейчас вернусь, – кричу я и вырываюсь из её старых рук.
Тихонько царапаюсь в папину дверь, она открывается.
– Папочка, можно?
Не поднимая головы, он молча протягивает мне свободную руку. Подбегаю к нему, сажусь на колени и целую его в губы, в глаза, в лоб. Ах, как я люблю тебя, папа!
Расцеловав меня, он внимательно смотрит в мои глаза:
– Что-то случилось?
– Да.
– Говори, я слушаю.
Прижимаюсь головой к его груди и начинаю:
– Мне приснился сейчас необыкновенный сон. Помнишь, ты нам рассказывал о катакомбах, в которых скрывались первые христиане?
– Помню.
– Так вот, мне снится, будто я нахожусь в них. Иду одна, никого нет, полутьма, и мне страшно. Вхожу в большой зал и вижу на тёмной стене, в круге яркого голубоватого сияния, лицо Христа. Я думаю, что это картина, и подхожу поближе, чтобы рассмотреть, но останавливаюсь, пораженная, потому что это не картина, а лицо живого Господа. Мне делается очень страшно, только страх быстро проходит, и вместо него – такая радость, что мне хочется позвать
