то нашутиться в эти дни солдатам удавалось сполна.
– Гусары, не трусь! – высоко поднимая флягу с шампанью, выкрикивал рябоватый однополчанин деда с аристократической фамилией Болконский. – Выпьем за Родину, выпьем за Русь!..
– За Русь!.. За победу-у-у! – вторили ему солдаты.
К этому нежданному гусарству отношение у рядовых было неодинаковым. Большинство солдат экономило содержимое фляги, делая за приём лишь несколько глотков; были и те, кто выпивал положенную на сутки порцию больше чем наполовину с мыслью, что всё одно до вечера не дожить. Мой дед, глотая очередную порцию шампанского, всякий раз ощущал на языке взрывы пузырящегося пламени. Он давился этим шампанским, и ему казалось, что оно сейчас обязательно вытечет обратно из его ушей и ноздрей.
Всё закончилось стремительно. Фашисты вошли в пылающий Севастополь. Они загоняли остатки ослабевших от ран и от голода солдат по горло в море. Кто-то пытался уплыть далеко-далеко, к кричавшим в небе чайкам, кто-то поднимал руки вверх, кто-то опускался на дно в надежде найти там прохладу и успокоение. Дед, получивший сильную контузию, оказался среди пленных, которых отправили в Германию на работу в каменоломни. Его, осунувшегося и горбоносого, немцы сначала приняли за еврея.
– Марко юден? – спрашивали они.
– Нихт юден, – твердил им желтолицый от недоедания дедушка. – Астракхан! Монгол!
Это и спасло. Поверили. И кличка «Монгол» приклеилась к нему. Писем от деда не было, и с 1943 года марфинская родня причислила его к пропавшим без вести. Когда в 1946 году Сергей Николаевич Марков неожиданно для всех сельчан вернулся домой уже после освобождения из плена и работ в качестве бывшего военнопленного по восстановлению хозяйства в Польше, моя бабушка осела на пол и долго не могла произнести ни слова, только плакала. Через все перипетии войны дед пронёс жестяную коробочку из-под граммофонных иголок, в которой хранил графический портрет своей матери – моей прабабки Александры. Перед самой войной этот портрет, ещё не совсем умело, нарисовал мой десятилетний отец. При обысках изымалось всё до последнего. Но этот портрет дедушкиной «муттер» фрицы не тронули.
А тема шампанского развивалась далее следующим образом. Дед после войны к нему вовсе не прикасался. Коньячок, водочка – это другое дело. Но после долгой неизлечимой болезни, когда Сергей Николаевич уже не поднимался с кровати, ничего не мог есть и каждый глоток воды с ложечки воспринимал как пытку, он вдруг неожиданно попросил сестру моего отца – свою младшую дочь Татьяну, вместе с которой проживал в городской двухкомнатной хрущёвке, поднести ему бокал шампанского. Был одиннадцатый час ветреной майской ночи 1982 года. В это время в Стране Советов уже не работал ни один продуктовый магазин, тем более что в этих магазинах так запросто было не купить дефицитное по тем временам шампанское. Моя тётя Таня бросилась искать шампанское для деда по соседям, и вот на пятом этаже ей неожиданно предложили
