Даша посильнее всхлипнула:
– Мне бы выпить! У тебя есть коньяк?
Саша провел «бедняжку» на кухню, достал бутылку коньяка, пузатую рюмку (одну!), налил Даше. Та жалобно попросила:
– Выпей со мной! Мне так плохо!
Пожав плечами, Саша налил и себе, отвернулся к вовремя вскипевшему чайнику, а Даша ловко плеснула содержимое заранее открытого пузырька в его рюмку, сама удивляясь, как легко выполняется задуманное.
Проснувшись утром с гудящей головой, Саша обнаружил рядом с собой мирно посапывающую совершенно голенькую Дашу. Он принялся вспоминать вчерашний вечер. Что-то не так, не с рюмки же коньяка он сейчас такой шальной, в самом деле. Они выпили коньяк, Даша всё причитала, что несправедливо обижена и ни в чём не виновата.
– Мерзкий старикашка Эдуард пришёл на кухню, а я посуду мыла. Облапил за грудь, принялся шею целовать, козёл старый, а тётя застукала. Кричала, что я распутница, дрянь, стерва малолетняя, потом взяла и выгнала!
Казалось, она страдает и рыдает по-настоящему. Потом Сашу потянуло в сон, он ушёл к себе, забыв про гостью. Теперь вот она спит рядышком, а Саша чувствует, что втянут в какую-то непонятную игру, Дашка специально усыпила его и рядом легла в каких-то своих интересах. Странно, но он не испытывал к ней ненависти. Было неприятно, что угодил в банальную ловушку, что провёл ночь с совсем не интересующей его девицей. У Даши явно своя цель, а Сашу отчего-то забыли спросить, хочет ли он быть игрушкой в чужих руках. Он потёр виски, голова трещала нещадно, и страшно хотелось пить. Осторожно перебрался через спящую красавицу, прошёл на кухню, напился ледяной воды из-под крана. Стало немножко полегче, но всё равно противно и грустно. Сходил, умылся, оделся, приготовил кофе, а Даша все спала сном невинного младенца, словно человек с хрустально-чистой совестью.
И только когда он с очередной чашкой кофе устроился у телевизора, гостья соблаговолила проснуться. Без малейшего смущения она расхаживала нагишом по комнате, собирая разбросанную одежду.
Даша отлично выспалась, репетиция прошла удачно, а Сашино унылое лицо и не видящие её прелестей глаза нисколько не портили настроения. Правда, ей было немножко жалко этого грустного взъерошенного парня, но, в конце концов, он сам виноват. Кто его просил влюбляться до потери разума? Когда-то семнадцатилетняя Даша тоже испытывала некие чувства, страдала, ревновала и плакала. Ну и что хорошего в любви? Переживания, печаль, да ещё испорченная слезами внешность. Нет уж, кроме себя, единственной, любить не стоит никого.
Сидит теперь, олицетворение скорби. И поделом! До сих пор маменька им распоряжается, а он и возразить не может. Попробовала бы Дашина мама указать дочери, с кем быть, как жить, Даша и слушать бы не стала. Она сходила умыться, оделась, наконец, вернулась в комнату. Саша всё также грустно смотрел сквозь нее, потом спросил печально и беззлобно:
– Дашка, чего ты ко мне привязалась? Не ради же моих прекрасных глаз и тела? Прекрасно понимаешь, что ничего не было, твоя отрава усыпила все органы. Да и чувств я к тебе никаких не испытываю.
Даша хихикнула, органы
