перевернутый ИП с отвернутой маской и вынутой из седловины пробкой, а сверху воронка, в которую он осторожно льет «блевонтин» из банки.
На наших глазах происходит чудо. На выходе из нижнего отверстия ИПа, появляется тонкая струйка голубоватой жидкости, похожей на денатурат. Содержимое банки еще раз фильтруем, сменив гипкалитовый патрон в противогазе и через десяток минут имеем не менее четырех килограммов чистейшего ректификата.
Олег осторожно макает палец в емкость и облизывает его.
–Ну, как? – вопрошает Порубов.
– Чистейшее шило. Нам для работы выдают хуже. Ты, дед, великий химик, только без степени,– глубокомысленно изрекает Ксенженко.
– Но запомните,– предупреждает Тоцкий. Больше чем на пять килограммов, доить торпеду нельзя. Запорите.
После этого дегустируем продукт. Пьем по северному, не разбавляя и запивая томатным соком. Спирт ударяет в головы, и мы наваливаемся на снедь, которой еще в избытке. Затем Порубов осматривает отсек и докладывает в центральный пост о результатах. Абрамова отправляем отдыхать – ему готовить завтрак для ночной смены. Я тоже укладываюсь спать на поролоновый матрац за торпедами правого борта, поскольку в восемь утра мне поднимать гюйс и заступать на вахту.
Мичмана тихо обсуждают сегодняшнюю погрузку и строят планы на грядущую автономку. Изредка слышится стук сдвигаемых кружек и кряканье. Засыпаю, как всегда лодке, мгновенно.
Будит меня металлический голос Мыльникова, раздающийся из отсечной трансляции
– Королев, подъем! Приготовиться к подъему флага!
– Есть! – ору в сторону «каштана» и его красный глазок гаснет. Выбираюсь из-под торпед.
В отсеке ни следа от ночного пиршества. Уронив курчавую голову на пульт, в кресле командира дремлет Ксенженко. В кресле вахтенного, задрав ноги на направляющую балку, сидит осоловелый Порубов и читает журнал.
Заботливо укутанный шерстяным одеялом, у кормовой переборки на снятых с торпед чехлах умиротворенно похрапывает Тоцкий. Рядом стоит пустая банка из-под минного ликера.
– Да, крепки советские подводники,– бормочу я, вытаскивая из металлической шкатулки сложенный вчетверо военно – морской гюйс. Затем отдраиваю люк первого и поднимаюсь наверх. Свежий воздух пьянит. Утро погожее, без пяти минут восемь. В рубке маячит Сергей Ильич и копошится сигнальщик, готовящий к подъему корабельный флаг. Я привычно креплю гюйс к носовому флагштоку и, придерживая рукой его свернутое полотнище, докладываю о готовности.
На плавбазе, где располагается штаб флотилии, включается метроном. Его размеренный звук будит тишину залива.
– На Флаг, и Гюйс, смирно-о! – разносится по водной акватории усиленный боевой трансляцией голос дежурного по флотилии.
Сидящие на волнах чайки испуганно взмывают в синеву неба.
– Фла-аг и Гю-юйс.., поднять!
На надводных кораблях флотилии звонко бьют склянки, голосят свистки
