Генри это не самая лучшая перспектива, а вот для Амелии – вполне.
– Ты всех нас переживешь.
Амелия немного погрустнела, и ее улыбка испарилась. Если бы я не смотрел на нее в этот момент, то и не заметил бы, но я сразу же понял, что Амелия уже пережила дорогого ей человека.
– Твои родители тоже бессмертные? – весело поинтересовался я, гадая, пресечет ли она эти шутки.
– Нет. Отец ушел из нашей жизни. Я уже много лет с ним не общалась. Мама давно умерла. – Она пожала плечами, и все веселье улетучилось от этой жестокой реальности.
– Мне жаль, милая.
Я часто использовал это ласковое обращение и называл так бесчисленное количество женщин, но щеки Амелии залились краской, и она робко опустила голову. Вероятно, ее редко называли «милой».
– Папа плохо перенес мою слепоту. Судя по всему, двое детей с проблемами – это слишком много для него.
– Значит, ты заботишься о Генри… сама? – я пытался не выдать своего изумления, но она все равно его услышала, судя по тому, как сжались ее челюсти и напряглась спина.
– Тебе действительно интересно или ты сомневаешься во мне?
Амелия повернулась ко мне лицом, словно бросала мне вызов, и, когда я опустил на нее взгляд, то ощутил знакомый трепет в груди. Такое же чувство появляется, когда ты прыгаешь с обрыва – сердце набухает, грозя выскочить из груди. Оно охватывало меня всего несколько раз в жизни.
Я почувствовал его, когда наблюдал, как Моисей впервые брал на руки свою малышку. Они с Джорджией наконец обрели заслуженное счастье, и радость на его лице наполнила мое сердце эйфорией. Я почувствовал его два года назад, когда в пятом раунде выиграл свой первый важный бой. На самом деле за последние два года я часто ощущал этот трепет, видя Моисея за работой, как люди плакали от радости из-за его дара. Но впервые у меня перехватило от него дыхание в Венеции. Это случилось через год после того, как я вышел из Монтлейка, восемь месяцев с тех пор, как мы с Моисеем отправились в путешествие по миру. Я так долго чувствовал себя грустным и потерянным, что уже отвык от других эмоций. Но там, в небольшой гондоле в Венеции, глядя на закат – как пламенный алый шар окрашивал воду и небо в райские оттенки, – я почувствовал, что мои глаза наполняются слезами от этой свирепой красоты. И в тот момент я понял, что хочу жить. Впервые за долгое время я испытывал радость от того, что живу.
Глядя на лицо в форме сердца Амелии Андерсон, на ее упрямо поджатые губы, меня снова охватило это чувство. Прокатилось по моему телу и перехватило дыхание.
– Мне действительно интересно, – хрипло прошептал я.
– Мы заботимся друг о друге, – просто ответила она. – Он помогает мне справиться со всеми трудностями, даже готовит иногда. Не высокую кухню, конечно, но мы справляемся. Я могу не знать, сочетается ли моя одежда между собой, действительно ли в доме чисто, не плавает ли муха в моем супе, но Генри заботится обо мне не меньше, чем я о нем.
Ну да. Достаточно одного взгляда, чтобы понять, кто из них играет роль родителя, а кто – ребенка. Эта девушка постоянно застает
