рукой,Ногтями теплое тело стекла царапая,
одиноко орущий кот,
Не шагнуть во тьму, не поднять суму,
не сойти с ума,
это ж праздник такой,
О, блаженная жизнь, хохочи, не зажечь свечи,
тебя не застрелит никто,
не казнит, не взорвет.
Время, прости! Вот так я, вопя, хрипя,
лицо к любовному небу задрав,
и осталась жить.
Твой павлиний салют виноват.
А может, алый закат.
Время, стыдно.
Хочу боль замазать шелестом трав.
Хочу заново плыть
В золотую любовь. В сильный синий ветер,
в полный рост идущий, в накат.
Нам, безумцам, нетленным самоубийцам,
еще купол неба коптить и коптить.
На всем белом свете не счесть наших —
с высоты нездешней —
последних шагов.
А хитрое Время счастливцев
подвешивает над пропастью
на цирковую нить,
На тонкую лонжу,
чтоб, в крике распялив рот,
сверху видели свой полет —
бездонный, без берегов.
«…Ох, холод!..»
…Ох, холод!
Зимнюю службу
Служить тяжело.
Хочу в тепло!
Похожая на беса
И на козленка,
Бодая пургу,
бежит девчонка.
Ближе подходит. Глядит с опаской.
По лицу ветошь-непогода
Размажет лживую краску!
На груди – странная брошка:
то ли белая жаба,
то ли белая кошка…
А, это бумажная белая роза —
Как с венка могильного,
срезана криво-косо…
Роза вянет от мороза,
ваша прелесть – никогда…
В козьи кудряшки завиты косы…
глаза – горящие города…
Сквозь туши потеки
Глядит – не мигая —
На медный, жестокий
Огонь трамвая…
– Иди, подружка, грейся!
Есть у меня шаль
пуховая.
– Небось не мерзну, коньячку было не жаль! —
бедовая.
– Стою давно. Мороз! Сережки уж к ушам
припаяны…
– И правда. Это наша вымерзла душа —
неприкаянная.
– Ты здесь давно?
Твой бар завьюженный гудит
и мается…
Гляди, гляди, – как на тебя из тьмы глядит
тот пьяница!
А ты? К нему походочкой своей
что тянешься?..
А на груди – алмазный скарабей?..
– Не тронь!
Поранишься.
«– Эй, Козуля!.. …»
– Эй, Козуля!.. —
Вполоборота
и хохочущей нагло гортанью:
– Да иду!
Ждет меня работа!
Ночью ли,
раннею ранью —
– Эй, Козуля!.. —
и козочкой каблучки
Выбивают в снегу полыньи…
Нет страдания.
Нет тоски.
Нет – любви.
Но однажды,
за злато
