но в памяти сохранилось лишь облупленное здание станции, на котором даже не было названия, только темнели какие-то плохо различимые пятна, да ларьки, прижавшиеся друг к другу как кутята. Над ними горели тусклые лампочки – это он помнил точно. Потому привстал на цыпочки и постарался разглядеть эти фонари. Ничего. Беспросветная тьма. Туман, стелящийся по земле. И воздух, тяжелый, давящий.
Невдалеке в свете луны мелькнули рельсы. «Наконец-то», – подумал Павел и прибавил шаг. Но, дойдя до них, нерешительно замер. Ни платформы, ни здания вокзала, ни ларьков. Только старые заколоченные дома, стоявшие вдоль ржавых, заросших травой путей. Он даже присел и провел рукой – не показалось, рельсы и правда покрылись ржавчиной. По ним явно давно не ездили поезда. «Но как же…»
Додумать он не успел, внезапно услышав какой-то шум, и в надежде обернулся. Никого. Лишь вдалеке блеснул огонек. Приободрившись, Павел зашагал в ту сторону. Огонек приближался, хотя калитка все так же скрипела где-то рядом. Примерно через пятнадцать минут запыхавшийся Павел оказался у покосившегося дома, в окне которого мерцало слабое пламя. Как огонек свечи – а в том, что это свеча, сомнений не было, она стояла на окне – мог быть виден с такого расстояния, он уже не задумывался. Лишь открыл калитку, шагнул на крыльцо и постучал в дверь.
– Заходи, Летописец, – раздался скрипучий голос.
Павел поежился: точно так же его назвала девушка из поезда, которая лепетала что-то о черном лесе. Стало не по себе. Но на улице было слишком холодно и… как-то жутковато, поэтому он вошел и закрыл за собой дверь.
– Присаживайся, – послышалось из дальнего угла, скрытого тенью. В нем угадывалась фигура, но разглядеть лицо было невозможно. Первой мыслью было, что в доме старик, но силуэт был слишком массивным, да и голос не старческим, дребезжащим, а скорее хриплым, словно человек простужен.
Павел сел на единственный стул и увидел, что перед ним стоит тарелка с исходящим паром хлебом. Только сейчас понял, что проголодался. В доме приятно пахло выпечкой, было очень тепло, поэтому он стянул куртку, оставшись в одной рубашке. После холода улицы кожу приятно покалывало.
– Голоден? – Хозяин дома словно угадал мысли. – Угощайся.
Пока Павел отламывал куски горячего хлеба и запихивал в рот, запивая молоком, стоявшим тут же, незнакомец молчал. А гость, наплевав на все правила приличия, громко прихлебывал и громко дышал через рот, когда попадался особенно горячий кусок. Насытившись, откинулся на спинку и осоловело прикрыл глаза. Бессонница, донимавшая его последние дни, внезапно куда-то исчезла. Павел точно знал, что, засни он сейчас, выспится как младенец. И он уже было закрыл глаза, как вновь услышал голос хозяина дома.
– Я давно тебя жду.
– Меня? – непонимающе повторил Павел.
– Этот город – ловушка для таких, как ты.
– Каких?
– Это тюрьма. Попавший сюда не вернется. – Из угла послышалось хихиканье, от
