что ему Яца-Ядранка, тихий омут ядранский, надо забыть о ней. И как забудешь, если стараниями матери она теперь из их квартиры не вылезает? Засыпая подумал: а если и вправду, жениться на такой почти молодой девушке, родить с ней двоих или троих, поселить их с матерью на берегу Адриатики. Дети вырастут веселыми, у моря, Адриатика там по-местному называется Ядран.
В купе никого не было.
Стас сел прикрыв глаза, расслабился. Это такой тоннель, поезд «Москва-Таллинн», ты садишься и вспоминаешь молодость. Кажется, что жизнь была ярче, хотя на самом деле ты сам был посвежее. Он тогда был юным, и Мила тоже, они с большой компанией сотрудников «Автотрансрекламы» впервые ехали в близкую Европу. В дороге не собирались ложиться спать, обсуждали предстоящие развлечения. В Таллинне тех лет выставлялись особенные художники, особенные фотографы. Стас вспомнил: фамилия одного художника была на букву «А» – Аарек, кажется, – и еще был Томас Винт. Чем же они отличались, как сформулировать? Лаконичная эстетика, изысканность особая, европейская. Другая культура. Тогда мы просто говорили: «вот у них – культура». При этих словах вспоминались не столько картины и выставки, но столик в кафе, покрытый чистой скатертью и украшенный букетом. Считалось, что у поляков «культура», у эстонцев, литовцев и латышей тоже. Во Франции, Италии, Англии тем более. Нам не хватало красоты в собственной повседневной жизни, быт был убогим, и когда мы видели, что люди живут комфортно и уютно, становилось тоскливо. Завидно.
А наша живопись, кинематограф того времени, литература, театр бесподобный – это не «культура», а хлеб насущный. Мы привычно заглатывали хорошие книги, позевывая, наблюдали за игрой таких актеров, что спустя двадцать лет сердце останавливалось при взгляде на старые записи спектаклей. Будто не замечали всего этого, воспринимая ту роскошь как компенсацию за отсутствие свободы выбора.
То есть сокровища у нас были, а красивых пирожных и чистой скатерти на столе – нет. Потому казалось, что мы не живем, а лишь разминаемся, бегаем вдоль решетки, которая отделяет от самого интересного в мире.
Стас снова вспомнил о первой поездке в Таллинн, с «Автотрансрекламой»: с Милой у них романа еще не было, но они двое опаздывали на поезд, бежали за вагоном, и вся компания кричала: «Стасик-Мила! Стасик-Мила!». Кажется, тогда шел теплый дождь. Проводница протянула им руку, уже на ходу … В тамбуре стояли финны, люди другого мира, они помогли им с Милой залезть в вагон. Поразило, что финские малые дети бегали по тамбуру в одних носках, в белых носках; глядя на них думалось про бесшумные стиральные машины, пушистые ковры, чистую финскую жизнь, у светлоголовых детей было прекрасное будущее.
В вагоне СВ сего времени вещала попсовая русская радиостанция, Стас поднялся и убрал звук, порадовавшись, что поедет один. Но вскоре пришлось поджать ноги – перед самым отправлением в купе появился попутчик. Стас определил, что вошедший человек похож на Савву Морозова: крупноголовый и коренастый, борода аккуратно подстрижена, глаза умные. Вспомнилось, что у Саввы домашняя кличка была «Бизон».
С приходом Бизона купе заполнилось нарядными пакетами.
– Не
