СССР потому, что его гражданам показалось, что при капитализме потребляют больше, – а спорить с этой «фундаментальной ценностью бытия» в массовом обществе, внутри фрумеросферы нельзя и невозможно.
Философы всех мастей – от писателя М. Булгакова с его профессором Преображенским и Шариковым до Ортеги-и-Гассета с его «восстанием масс» – проявляли в отношении массового общества растущее смутное беспокойство.
Правда, истоки теорий массового общества – отнюдь не ноосферны. Они – в консервативно-романтической критике капитализма идеологами классов, утративших свои сословные привилегии и оплакивающих патриархальный жизненный уклад (Берк, де Местр, консервативные романтики Германии и Франции XIX в.).
Непосредственными предшественниками теорий массового общества были Ницше, утверждавший, что отныне главную роль играет масса, а она преклоняется перед всем заурядным, а также Г. Лебон и Г. Тард, разработавшие концепцию психологии масс. Первым целостным вариантом теорий массового общества был ее «аристократический», или консервативный, вариант, получивший наиболее законченное выражение в книге Х. Ортеги-и-Гассета «Восстание масс».
Вместо того чтобы следовать за элитой (для Ортеги это норматив социально-политической организации), массы рвутся к политической власти, хотя не обладают способностью управлять обществом, они пытаются вытеснить элиту из ее традиционных областей – политики и культуры, что является причиной катаклизмов XX века.
Ортега не сумел понять, что массы рвутся вовсе не к политической власти, которая им по определению недоступна (см., например, «железный закон олигархии») и не в культуру. Массы рвутся к потреблению, которое вчера было доступно только представителям высших слоев, и рвутся, сметая на пути и политическую власть, и культуру.
В 1940–1960-е возникли либерально-критический (Маннгейм, Фромм, Рисмен) и леворадикальный (Миллс) варианты теорий массового общества, которые приобрели значительную популярность в широких кругах западной интеллигенции.
И тот и другой варианты убоги тем, что общий негатив фрумеросферы пытаются свалить на ее частное выражение – на социализм (пытаясь приписать уродства фрумеросферного мышления только тоталитарным обществам) или на капитализм (пытаясь подать лимитрофное хищническое мышление как свойство исключительно частно-либерального устройства жизни).
Но главное – понять, что все проблемы массового общества связаны вовсе не с тоталитаризмом и не с формами собственности, а с выставлением потребления масс высшим благом и высшим идеалом. Во фрумеросфере и тоталитаризм, и демократия, и частная, и общественная форма собственности лишь прислуживают растущему потреблению, лишь доказывают, что они лучше других выражают волю «его величества потребителя».
Укрепляясь и костенея, затромбировав ход ноосферности, фрумеросфера попыталась себя обелить и институализировать.
