перепрыгивая через ступени. Где сейчас негодяй Зинчук? Вряд ли он дома. Как гад ползучий, затаился где-нибудь в темноте, у земли. Я мчался по улицам, не обращая внимания на красные сигналы светофоров. Неслись дома, деревья, скверы, площадки. Похоже, что я стоял на месте, лишь мотор надрывно рычал, а город летел мимо меня, подобно декорациям на круговой театральной сцене… Кто-то сравнивал жизнь с театром. Но почему же это действо так жестоко рвет душу, распиливает острым ножом нервы? Кто сценарист и режиссер, сатанинскому таланту которых не аплодировать надо, а закрывать глаза и уши и бежать, бежать куда-то прочь из душного зала, разбивая в щепки кресла, срывая портьеры, кулисы и безжалостно мутузя напудренных актеров в сладко пахнущих гримерных?
Вот и улица Гоголя. Я промахнулся и проехал жилой квартал. Не стал разворачиваться и дал задний ход. Водители, завидев летящий им навстречу автомобиль, съезжали либо на встречную полосу, либо на тротуар. Я въехал в клумбу, заглушил мотор и выскочил из машины. Воображение уже принялось подкидывать мне варианты внешности Зинчука. Ох, примитивное у меня воображение! Если злодей, то это обязательно мрачного вида мужлан; у него – низкий лоб, выпирающие надбровные дуги, жестокий взгляд, горбатый нос, узкие губы и усыпанный золотыми коронками рот. Но сколько раз в жизни мне встречались милейшие люди с привлекательной внешностью, которые оказывались настоящими чудовищами, выпачканными с ног до головы в человеческой крови!
Я пробежался вдоль ряда двухэтажных особняков, крыши которых служили полом для новых надстроек, а на те, в свою очередь, налипали следующие строения. Металлические сварные лестницы с неожиданными поворотами и изгибами соединяли жилища верхних ярусов с землей. На головокружительной высоте между лоджиями были натянуты веревки, на которых трепыхалось выстиранное белье. Нумерации не было никакой. Я спрашивал адрес у старушек, сидящих на лавочке в тени деревьев. Все показывали в разные стороны. Тогда я назвал фамилию.
– С этого бы и начали, – стала учить меня маленькая, полупрозрачная женщина с водянисто-зелеными глазками и лицом, щедро усыпанным веснушками. – Нумерация домов у нас ни о чем не говорит. Каждый расширяется и пристраивается как хочет. Лет десять назад вот этот дом был под номером семнадцать. Потом его верхнюю часть снесли, и на ней отстроился другой хозяин, у которого уже есть свой дом, но под номером тринадцать. Теперь эта верхняя часть тоже как бы номер тринадцать. А нижняя часть уже нежилая, здесь угольный склад – вообще без всякого номера. Уразумели? Вот потому ваш номер двадцать три есть и наверху, и вот там, слева, и вот там, справа. Но живет Зинчук наверху, а те две пристройки он давно продал.
Я поднялся по красной от ржавчины лестнице к самой верхней надстройке. Перед тем как постучаться в дверь, огляделся: много ли будет свидетелей того, что сейчас произойдет? Старушек вместе со скамейкой надежно прикрывала крона дерева. Окна соседних построек, облепивших склон, словно осиные гнезда, были наглухо завешаны шторами и занавесками – южная сторона, солнца здесь в избытке даже зимой.
