что ей этот кофе не достался», – думал, поглядывая на термос, лежавший на соседнем сиденье.
Думал-думал, а потом вдруг затормозил резко у бровки, приоткрыл свою дверцу и вылил коричневую горячую жидкость из термоса на дорогу. Журчание напомнило ему о литровой банке под сиденьем, в которой барахтался в остатках другой, настолько же «привлекательной» жидкости, как только что вылитый из термоса «кофе», серый камешек, с таким трудом добытый из почечных недр пахнущего бензином приезжего из какой-то там Ворожбы. Достал Тарас из бардачка бумажные носовые платки, умело вытряхнул камешек из банки на развернутую салфетку-носовичок, протер аккуратно и уже без всякого раздражения, словно смена мысли оказалась лучшим успокоительным, сбросил подсушенный почечный камешек в пластиковый «гомеопатический» тубус, который тут же закрыл и возвратил на его место в ближнем углу бардачка.
Глава 8
– Думаешь, пора? – спросил Алик, тепло и чуть-чуть вопросительно глядя на старого товарища. – Тебе ведь тут никогда не было тесно!
Он окинул взглядом свою маленькую комнатку, в которой все стены напоминали о замечательно-вольном хипповском прошлом. Прошлого, конечно, на стенах было намного больше, чем настоящего, – оно всегда так. Просто прошлое накапливается, а настоящее, задержавшись на мгновение, туда же, в прошлое капает. Человек – ведь это вообще самый обыкновенный и элементарный живой «аппарат» по переработке будущего в прошлое. Алик, впрочем, не был одним из таких обыкновенных «аппаратов». Его будущее всегда отличалось вопросительностью и яркостью. Поэтому и прошлое у него оказалось соответственным – никаких тебе пионерских галстуков и лагерей или октябрятских звездочек и косичек одноклассниц. Детство – отдельно, котлеты – отдельно! Котлетами была юность и ее продолжение.
Аудрюс тоже оглянулся, прошелся прищуренным взглядом по десяткам старых черно-белых фотографий, расклеенных на основной стене над вечно разложенным диваном. (Когда и для кого Алик его разложил – этого уже не вспомнить никому.) Посмотрел на рукомойник с наклейкой: «Amnesty International», на плакаты, на любительский портрет Джона Леннона, на доисторическую печку, в топку которой был проведена дюймовая газовая труба, и теперь топилась эта печка не дровами или углем, а скандальным русским газом, который и горел, как положено всему скандальному, синим пламенем. Горел, грел печку и комнату, кипятил воду и подогревал наутро то, что оказалось не съеденным накануне.
– Я в туалет! – Аудрюс поднялся, вышел в маленький коридорчик и сразу за дверь, на улицу.
Жилище Алика – это комнатка, в которой было не больше семи квадратных метров, отличавшаяся не только размерами, но и полным отсутствием так называемых удобств. Но от этого она не казалась Алику неудобной. Всю свою жизнь он проводил в ней, хотя за стенкой находилась территория гораздо большая, хотя тоже однокомнатная – территория его мачехи, заменившей ему мать по решению отца, когда мальчику не исполнилось и восьми лет. Комнатка Алика казалась пристройкой к дому, странной пристройкой, отодвинувшей задний от дороги угол дома
