Поцѣлуйте за меня Долли и Кити. – Кити, – сказала она, подчеркнувъ это слово и взглянувъ на сына. – Мой сынъ, – прибавила она представляя сына Аннѣ Аркадьевнѣ. – И какъ это вы умѣете быть незнакомы съ тѣми, съ кѣмъ надо. Ну, прощайте, прощайте, милая. Дайте поцѣловать ваше хорошенькое личико.
Анна Аркадьевна пожала руку Удашеву. Онъ ей напомнилъ свое знакомство.
– Какже, я помню. Ваша матушка слишкомъ добра. Я благодаря ей не видѣла времени. Надѣюсь васъ видѣть.
Она говорила это просто, мило, но въ глазахъ ея было больше чѣмъ обыкновенное вниманіе.[227]
Ея поразила вся фигура Удашева. И поразила пріятно. Она не помнила, видѣла ли она когда-нибудь такихъ маленькихъ, крѣпкихъ съ черной щеткой бороды, спокойныхъ и джентельменовъ. Что то особенное было въ немъ.
«А вотъ какіе бываютъ, – сказала она. – Онъ славный, долженъ быть. И что сдѣлалось съ нимъ?» Онъ вдругъ смѣшался и покраснѣлъ и заторопился искать дѣвушку матери.
Къ Аннѣ Аркадьевнѣ тоже подошла ея дѣьушка въ шляпѣ.
– Ну, Аннушка, ты уже устрой багажъ и пріѣзжай, – сказала она, доставая билетъ, и положила руку на руку брата.
– Послушай, любезный, вещи сестры, – сказалъ онъ служащему, кивнувъ пальцемъ, и прошелъ съ ней.
Они уже стали отходить, какъ вдругъ толпа хлынула имъ на встрѣчу, и, какъ это бываетъ, ужасъ неизвѣстно о чемъ распространился на всѣхъ лицахъ.
– Что такое, что? Гдѣ бросился? Задавили?
Степанъ Аркадьичъ съ сестрой и Удашевъ одинъ сошлись вмѣстѣ у конца платформы, гдѣ жандармъ, кондукторъ и артельщикъ тащили что-то. Это[228] былъ старый мужикъ въ сапогахъ.
Какой то чиновникъ разсказывалъ, что онъ самъ бросился, когда стали отводить поѣздъ.
– Ахъ, какой ужасъ! – проговорилъ Степанѣ Аркадьичъ. – Пойдемъ.
Но Анна Аркадьевна не шла.
– Что? гдѣ?
Она увидала, и блѣдность, строгость разлилась по ея прелестному лицу. Она обратилась къ брату, но онъ не могъ отвѣчать. Онъ, какъ ребенокъ, готовъ былъ плакать и закрывалъ лицо руками. Она обратилась къ Удашеву, крѣпко, нервно взявъ его за локоть.
– Узнайте, кто, отчего?
Удашевъ пробился въ толпу и принесъ ей извѣстіе, что[229] это мужикъ, вѣроятно,[230] пьяный, онъ отчищалъ снѣгъ.
– Чтожъ, умеръ?
– Умеръ. Вѣдь это мгновенная смерть.
– Мгновенная?
Странно, несмотря на силу впечатлѣнія отъ этой смерти, а можетъ быть, и вслѣдствіе ея, совсѣмъ другое чувство, независимое, чувство симпатіи и близости промелькнуло въ глазахъ у обоихъ.[231]
– Благодарю васъ, – сказала она. – Ахъ, какъ ужасно, – и они опять разошлись.
– Это дурной знакъ, – сказала она, и, несмотря на веселость Степана Аркадьича, возвратившуюся къ нему тотчасъ послѣ того, какъ онъ
