Он наверняка исчерпал свой запас невезения на несколько десятилетий вперед, и теперь в его жизни должно было быть одно сплошное счастье! И хотя Карл не помнил ни одного своего начинания, завершившегося согласно плану, он каждый раз попадался в одну и ту же ловушку, полагая, что уж теперь-то все пойдет как по маслу. И поэтому никогда не думал о запасном плане.
Если б только у него хватило ума заранее притащить сверху телевизор, чтобы они могли смотреть фильм или играть в видеоигры в случае задержки трансляции! Идиот… Но как только он подумал об их телевизоре в гостиной, понял, что никогда не стал бы переть это старье к себе в подвал. Конечно, это был не кинескопный телик, но с совершенно крошечным экраном, размером с монитор ноутбука, зато по толщине экран вполне мог прокатить за половину кинескопа. А что с него взять, если это дешевка из дешевок? Его мать всегда покупала только самое дешевое. Дорогими вещами в доме были только его радиоприборы, на которые он сам копил деньги.
Не лучше было бы и перетаскивать приемники из его подвала наверх – не мог же он позволить дружкам околачиваться там, среди всей этой безвкусицы! Мебель была такой убогой, что, даже простояв века, не стала бы модней и дороже, как часто случается со старой рухлядью, превращавшейся в антик. Поэтому он и утащил Халли и Бёркура вниз прямо из прихожей, позволив им лишь по-быстренькому снять верхнюю одежду и обувь. Висевший там на стене Че Гевара удивленно таращился в пустоту поверх их голов. Он был остатком неопределенной материной приверженности к левому движению, выражавшейся в основном в пренебрежительном фырканье при любом упоминании Америки. Карл был несказанно рад, что из-за возни приятелей выцветший репринт не грохнулся на пол, а ведь мог бы, потому что бедная рассохшаяся рама разъезжалась по всем углам. Карлу было наплевать на портрет, но очень не хотелось, чтобы пацаны обратили на него внимание.
Непостижимо, почему он до сих пор не поснимал со стен всю эту дребедень? Лень, лень, лень-матушка! Если ему что-то не нравилось в доме, он должен был сам это исправлять. Вообще-то Карл приглашал оценщика, но тот, походив кругами по дому с блокнотом в руках, выдал, что ничего оценить невозможно, кроме радиоприборов, к которым он почему-то проявил до неприятного большой интерес. Тем более что красотой они точно не отличались.
А деньги ему сейчас совсем не помешали бы. Его мать использовала каждую крону на погашение ипотеки, до самой своей смерти, так что Карл должен был довольствоваться тем, что стояло в доме, пока ему не удастся накопить на что-то другое. Он сам жил на студенческом займе и с весны окажется в глубокой заднице, если провалит сессию. Вероятность этого представлялась ему уже настолько реальной, что он все чаще стал подумывать о продаже дома и покупке квартиры поменьше, которую смог бы обставить по своему вкусу, а на остаток слегка оживил бы свое однообразное житье-бытье.
Но Карл никак не мог заставить себя взяться за это. Каждый раз, когда он думал о переезде, в голове всплывало, через какие огни и воды ему пришлось пройти, чтобы получить разрешение на
