съезжались в этот известный университет со всей Европы. Правилом венецианского правительства было платить очень большое жалованье знаменитым учителям, и давать жить тем, кто приезжал, чтобы слушать их уроки в условиях наибольшей свободы. Студенты зависели только от своего начальника, называемого Синдик. Это был дворянин-иностранец, который должен был представлять государство и отвечать перед правительством за поведение учеников. Он должен был привлекать их к ответственности за нарушение законов, и студенты подчинялись его приговорам, потому что, когда они были, по-видимому, правы, он их защищал. Они не желали, например, терпеть, чтобы местные служащие заглядывали в их почту, и обычные сбиры не смели арестовывать студента; они носили любое оружие, которое им хотелось, запрещенное для других, они обманывали безнаказанно дочерей в семьях, которых их родственники не держали взаперти; они часто нарушали общественное спокойствие ночными безобразиями; это была необузданная молодежь, которая хотела только тешить свои капризы, веселиться и смеяться. В те дни случилось однажды, что сбир вошел в кафе, где находились два студента. Один из них велел ему выйти, сбир этим пренебрег, студент выстрелил в него из пистолета и промахнулся, но сбир дал отпор и ранил студента, а после убежал. Студенты собрались на Бо и направились, разделившись на несколько отрядов, разыскивать сбиров, чтобы отомстить за полученное оскорбление, растерзав их; но при столкновении два студента остались мертвыми. Вся толпа студентов объединилась, и они поклялись не складывать оружия, пока не останется больше сбиров в Падуе. Правительство вмешалось, и Синдика обязали заставить студентов сложить оружие, после получения ими удовлетворения, потому что сбиры были неправы. Сбир, который ранил студента, был повешен, и мир был заключен, но в течение восьми дней, пока не установили этот мир, все студенты из Падуи разделились на патрули, и я, не желая быть менее смелым, чем другие, поступил так же, как советовал мне доктор. Вооружившись пистолетами и карабином, я ходил каждый день с моими компаньонами искать врага. Я был весьма огорчен, что компания, в которую я входил, ни разу не встретила ни одного сбира. Доктор по окончании этой войны насмехался надо мной, но Беттина восхищалась моей смелостью.
На этом новом отрезке жизни, не желая казаться менее богатым, чем мои новые друзья, я позволил себе расходы, которые не мог поддерживать. Я продал или обменял все, что имел, и влез в долги, которые не мог оплатить. Это были мои первые огорчения, и самые мучительные, из тех, что мог бы перенести молодой человек. Я написал моей дорогой бабушке, прося ее о помощи, но вместо того, чтобы ее мне направить, она приехала сама в Падую, чтобы поблагодарить доктора Гоцци, и взяла Беттину и меня с собой в Венецию 1 октября 1739 года.
Доктор в момент моего отъезда подарил мне, роняя слезы, самое дорогое. Он надел мне на шею образок, я уже не помню какого, святого, который, возможно, до сих пор был бы со мной, если бы он не был из золота. Чудом, которое
