igraph>– Кто первым произвел вылущение глаза?
Лейб-малефактор Серафим Нексус отличался замечательной игривостью ума. Он умел и, главное, любил задавать вопросы, превращавшие собеседников в коллекцию соляных столбов. К счастью, Андреа Мускулюс за последнее время привык к манерам неугомонного старца.
– Джордах Барташ, придворный окулист курфюрста Бонифация Удалого. Операция подробно описана в учебнике «Ophthalmodouleia, das ist Augendienst». Издание иллюстрировано гравюрами Эгидия Сандлера, раскрашенными вручную.
Про гравюры он добавил с нескрываемой гордостью. Знай, мол, наших! – все изучили, от корки до корки…
– Молодец, отрок! Кто в науках прилежен, тому порча – летний дождик. А кто же, позвольте спросить, первым произвел вылущение третьего глаза?
– Вы, сударь.
– Я? Ну да, конечно, я… Когда?
– Сорок пять лет тому назад.
– Ах, золотое времечко! И мы были юны, нас тешили струны!.. – Нексус затянул древний, давно забытый романс, но быстро понял, что сегодня он не в голосе. – Из каких источников почерпнуты сведенья, отрок?
– Из устного рассказа моего куратора-наставника, Просперо Кольрауна.
Балкончик, на котором они сидели, был тесноват. Крохотный столик, две табуретки, витая решетка с перильцами, плющ по стене – оба мага напоминали чету канареек в клетке. Внизу, на грядках с зеленью, копошилась хозяйка дома – милая старушка, одна из трех сорентийских кликуш. Ее чепец, словно бабочка-хлопотунья, порхал над укропом и базиликом.
За вишней, с упорством, достойным лучшего применения, кувыркался и крутил сальто убогий внук хозяйки. Для циркового акробата его потуги выглядели не ахти; для любителя – вполне сносно. Большинство несчастных, кто от рождения скорбен рассудком, а скорлупари– в особенности, отличаются завидным здоровьем. Крепкие, сильные, они рано созревают, много едят и живут долго, если кто-то о них заботится. Вот и этот паренек телесной крепостью удался на славу. Кульбит за кульбитом – со скучным, равнодушным, механическим постоянством, надвинув на уши колпак, расшитый по краю бисером…
От его гимнастики зрителей клонило в сон.
– У твоего Просперо молоко на губах не обсохло, когда я вылущил злокачественный третий глаз Иосифу Бренну! Что он может помнить? Ничего и даже меньше, – лейб-малефактор с удовольствием почесал кончик носа: старец любил хвастаться возрастом. – Небось все переврал, болтунишка!
Назвать Кольрауна, боевого мага трона, болтунишкой мог позволить себе не каждый. Мускулюс на всякий случай огляделся. Нет, громы и молнии запаздывали.
– А тебя, отрок, в ту пору еще и на свете не было. Иосиф Бренн, эксперт Коллегиума Волхвования, тихий, добродушный, безобидный сударь… Вечный Странник, за что караешь? Живет человек, и вдруг его mal occhio, дурной глазик самого великолепного свойства – кстати, «вороний баньши», как у тебя, отрок! – скоропостижно перерождается в «прободную язву»!
– «Мановорот» по классификации Нексуса-Кухеля, – с должным подобострастием уточнил Мускулюс, тайком делая отводящие пассы.
Старец, живи он вечно, умел предаваться воспоминаниям. «Вороний баньши, как у тебя! – скоропостижно перерождается…» Очень хотелось трижды сплюнуть через левое плечо. Но такой открытый знак недоверия лейб-малефактор мог расценить как обиду.
Обижать начальство – себе дороже.
– Именно, «мановорот»! Срабатывая, «прободная язва» сосет ману из всех доступных слоев носителя. Бренн чуть с ума не сошел, пока я готовился к операции. Держать эту заразу в узде, не позволить ей приоткрыться даже на йоту… Бедняга исхудал, начал заговариваться; думал наложить на себя руки. После операции он уехал в горы: отшельничать…
– В вашей практике еще случались «мановороты»?
– Нет. И надеюсь, что не случатся – я старенький, долго не проживу. Скоро, отрок, скоро оставлю вас, молодых, гулять на воле! Хлебнете счастьица без дедушки Серафима…
У ворот по эту сторону забора скучал кудлатый пес. Бесстыдно задрав ногу, он с наслаждением чесался и гремел цепью. По ту сторону забора, на скамейке, в унисон псу скучали два стражника. Прислонив к забору алебарды, они обсуждали достоинства Толстухи Баськи. Судя по деталям, достоинства заслуживали отдельной баллады.
Стражники тоже чесались: блоха – она всякого грызет.
– Дать бы им по башке, – мечтательно сказал Андреа Мускулюс. – Держу пари, я обошелся бы нашими табуретами. Прямо отсюда, с балкона. У меня большой опыт применения табуретов в критических ситуациях. Дивная картина: олухи валяются без чувств, ворота открыты, мы покидаем гостеприимный Сорент, гори он синим пламенем…
Лейб-малефактор слушал этот монолог, улыбаясь. Зубы старца
