от внутренних причин, чем от внешних, и, очень возможно, что счастливыми или несчастливыми рождаются. В общем, чем дальше, тем хуже…
– Странные слова вы говорите, – горестно вздохнув, сказала Зинаида.
– Что же странного? Допускаю даже, что счастье – свойство характера. – Я все еще пыталась исправить бестактность. – Хотя мое нынешнее положение иначе как несчастьем не назовешь…
Разве последние слова не были правдой? Однако где-то в глубине души у меня таилась уверенность: я живу – это уже счастье. До последнего момента я надеялась очнуться от дурного сна, проснуться утром в своей комнате. Только почему я решила, что сон такой уж дурной? Я не в тюрьме, никто надо мной не издевается, не мучает, не пытает. Во всей этой истории меня больше всего томило непонимание того, что случилось. Как можно войти в подворотню, а выйти из нее полтора столетия назад? Впрочем, если разобраться, это не единственное, чего я не понимаю. Не говоря уж об устройстве Вселенной, некоторые вопросы школьной программы для меня совершенно неразрешимы. Из всех мыслей о моем приключении самая здравая была о безумии. Спросила горбунью:
– Похожа я на сумасшедшую?
Она посмотрела на меня своим долгим внимательно-печальным взглядом и покачала головой.
– Вы справедливо говорили о счастье, – неожиданно сказала она. – Одни люди всю жизнь плачутся, жалуются на судьбу, а другие не потакают унынию.
Она выглянула в коридор, позвала Наталью и велела принести мою одежду.
– Это то, в чем вас нашли. Все вычищено. Посмотрите, – попросила она, – может, чего вспомните?
– Самой царице такое носить не зазорно! – сказала Наталья и бережно положила на кровать произведение театральных мастерских Додика, оно топорщилось кринолином и дрожало оборками.
– Хорошо уже то, что я не воображаю себя Екатериной Великой!
Наталья засмеялась, и горбунья улыбнулась:
– А это что же?
Наталья положила на платье трусы, а я изобразила удивление и ответила вопросом:
– Наверное, что-то вроде усеченных панталон?
– Я доверяю Натальиному чутью, – вздохнув, сообщила Зинаида. – Она сразу сказала, что вы не из простых. Да я и сама это вижу, сразу понятно. А тетушка настаивает послать Егора в театры, разузнать, не пропал ли кто из французской или итальянской труппы…
Тут она завернула что-то по-французски, что я, естественно, понять не смогла, зато выдала все, что знала:
– Шерше ля фам! Парле ву франсе?
– Когда-то меня учили, – отозвалась Зинаида. – Но я все забыла. С кем мне здесь болтать по-французски? Пригласили Анельке учителя, так она заболела, а потом наотрез отказалась учиться. Ей занятий по музыке с лихвой хватает.
– Вот и я, похоже, забыла французский. Если знала…
– Может, по-итальянски?
– Подозреваю, бедная фемина и по-итальянски не говорит. А что доктор обо всем этом
