его удержать, Серж застучал по клавишам в большой спешке. Получилось еще четыре одностишия:
«Милый мальчик, ты так свесил»
В этот момент вернулся домой Вах. По лицу было видно: его только что послала очередная тупая первокурсница, не понявшая тонкой души человека из спецшколы.
– О-о, Гумилев! – закричал Вах, увидав потрепанный томик. – Чур, мне вторую копию!
Мы с Сан-Санычем, лежа на кроватях с уже отпечатанными мальчиками, не сдержали гомерического хохота. Белец сразу стушевался и предложил выпить.
Как потом стало ясно, у него был хитрый план – отделаться от нас по дороге, вернуться пораньше и в спокойной обстановке поиграть с пишмашинкой.
План почти сработал. За исключением одной мелочи. Некоторые движения имеют свойство застревать в моторной памяти. В уме-то Серж наверняка проговаривал гумилевский текст без ошибок: «Милый мальчик, ты так весел, так светла твоя улыбка…» Но руки работали по своим законам.
Вернувшись, мы нашли Сержа спящим, а на столе – еще четыре листа с той же короткой историей. Неприличный мальчик не сдавался. Плевал на светлую улыбку и ужасную скрипку. Ему хотелось свесить, да и только. Видно, ему было что показать.
Поскольку Серж купил самую тонкую бумагу, все листы со свесившим мальчиком быстро перекочевали на бачок в туалете. Когда к нам в гости приходили девушки, по хохоту из сортира мы определяли, насколько хорошо они знают Гумилева. В те времена мы еще любили интеллигентных девушек.
Наверное, я погорячился, когда сказал, что сейчас в той общаге живут такие же раздолбаи, как мы. Нет, не обязательно. Может, сейчас там очень приличные пацаны. Или даже девушки, которые обклеивают шкафы не винными этикетками, а конспектами лекций – как Софья Ковалевская, верившая, что таким манером наколдует себе любовь профессора Веерштрасса. Ни хрена у ней не вышло, кстати. Только стены загадила.
Нам было проще. Раздолбайство обеспечила школа-интернат. Для этой школы нас, ненормальных детей, отлавливали на математических олимпиадах по всему Северо-Западу. А потом дрессировали, как тех крокодильчиков. Разве что мы не летали.
Зато на матмехе сразу заделались снобами. На занятия мы ходили в стохастическом режиме и садились на задних рядах. Для преподов, привыкших к тупицам на галерке, это был сюрприз. Дождавшись, когда лысеющий доцент испишет четыре доски формулами и слегка зависнет, кто-нибудь из нас вяло сообщал с задней парты:
– Извините, но вы на первой доске потеряли минус.
Препод, чертыхнувшись, начинал цепочку формул сначала. Через полчаса он объявлял, что теорема снова доказана. И с опаской косился на задний ряд. Скукота.
Один только раз случился педагогический прорыв. Профессор по теории вероятностей заболел. Только мы обрадовались, что не придется слушать однообразные задачки про черные и белые шары – не тут-то было. За профессора на семинар пришел слегка поддатый аспирант.
– Так, –
