аппарат подпрыгивает на полке. Я смотрел на него с кривой ухмылкой, заранее не веря ни единому слову, которое прозвучит в трубке. Придется ответить, иначе трубка попросту сгорит от перегрева.
– Алло, слушаю!
Короткая пауза. И вместо голоса Ирэн – низкий мужской баритон:
– Кирилл? Это Лобский.
Вот это сюрприз! Ирэн решила, что лучше будет, если со мной поговорит Крот?
– Я мчался за вами по пятам, – сказал Лобский, – но вы так ловко проходили повороты, что мне не удалось вас догнать. Я звоню из машины, стою рядом с вашим подъездом… Не могли бы вы спуститься? Уверяю вас, нам есть о чем поговорить.
К разговору с Лобским я не был готов. И вообще, я не представлял, о чем он хочет со мной говорить? Единственная точка соприкосновения с ним – это Ирэн. Но именно о ней мне меньше всего хотелось говорить.
Не выпуская трубку из руки, я подошел к окну и увидел массивный, цвета мокрого асфальта, корпус «Мерседеса». Рядом с машиной с мобильником в руке стоял Лобский в длинном черном пальто и кепке. Спуститься к нему? Он предложит сесть в машину, и это позволит ему чувствовать себя полным хозяином положения.
– Я уже разулся, – ответил я. – Если вам очень надо, можете подняться ко мне.
Лобский издал какой-то звук, который, по-видимому, означал недовольство моим предложением, и все же согласился. Появившись перед дверью моей квартиры, он долго и излишне старательно вытирал ноги и шагнул в прихожую так, словно она являла собой полянку, усыпанную грибами, и Лобский очень боялся их раздавить.
– Весьма уютное гнездышко, – оценил он, глядя на зеркальный потолок и стены, обвешанные полотнами именитых художников-пейзажистов.
Я не предложил ему ни раздеться, ни пройти в комнату. Лобский, изображая неловкость, топтался у входной двери.
– В общем… гм… – произнес он, поняв, что я буду упорно молчать и не начну разговор первым. – Вы, конечно, имели право так поступить, но я хочу вам сказать, что не стоило принимать такое серьезное решение сгоряча. Вы сделали себе только хуже. Ирэн говорила, что вы вспыльчивый, но быстро отходите, но, к сожалению, команды уже утверждены, и мы не в силах ничего изменить…
– Я ничего не собираюсь менять, – сказал я.
– Да, конечно, – кивнул он, – и все же я не совсем понимаю причину вашей антипатии ко мне…
– Скажите, – перебил я Лобского. – Вы давно знаете Ирэн?
При упоминании этого имени лицо Лобского размякло, словно выложенное на противень тесто.
– Конечно! Много лет! Не меньше десяти, это точно!
У меня в груди что-то болезненно сжалось. Я внимательно следил за его глазами, надеясь заметить какие-либо признаки лжи, но Лобский широко улыбнулся, и при этом его глаза сузились и спрятались за плотно сомкнутыми пушистыми ресницами. Теперь он напоминал разомлевшего на солнце кота.
– А разве она вам не
