is>И, несмотря на прошедшее время, мне так непривычно,
Что мне тебя не обнять никогда.
Знаю, жизнь неминуемо быстротечна,
Но моя любовь к тебе будет вечной.
Музыка для глаз,
Музыка для души,
Ты, драгоценный алмаз,
Боль мою заглуши.
Я тебя украду,
Унесу с собой на восток,
Чтобы только в моем саду
Рос самый прекрасный цветок…
– И как же тебе не стыдно являться ко мне так поздно, паршивец? Уже полчаса от полудня. Не пристало мне, старику, ждать тебя. Думаешь, дел других нет, только с тобой возиться?
– Простите меня, учитель. Мама велела мне идти с утра на рынок продавать воду. Сама она из дому выходить не желает, говорит, что не любит дневной свет, – ответил худощавый мальчишка, стоящий у порога, переминаясь с одной ноги на другую.
– Что мне твои заботы? Ай-ай-ай! Никакого уважения к моим годам! Откажусь-ка я от тебя в скором времени, – ворчал старик, положив ладонь на грудь. – Ну что за неблагодарный мальчишка!
– Не злитесь, эфенди, – опустил голову мальчик, прижимая к животу тетрадь. – Сегодня мне повезло с продажей, я расплачусь с вами за занятие!
– На что мне твои акче1! Я мечтаю лишь об одном: чтобы ты знаниями, мы-ы-ыслями со мной расплачивался! – ответил учитель, протянув слово «мысль» так, словно хотел превратить его в жидкость и залить мальчику в горло. – Ничего толкового из тебя не выйдет! – И он постучал мальчишке пальцем по лбу. – Когда же мне надоест с тобой возиться?! Один Аллах ведает… – возмутился старик и впустил мальчика внутрь.
Учитель усадил юнца за письменный стол и направился в кухню, чтобы заварить ароматный чайный напиток «Суданская роза». Насыщенный аромат каркаде разнесся по всему дому, и казалось, что даже стены приобрели ярко-бордовый оттенок.
Старик открыл кухонные ставни, и теплый летний бриз с нежностью коснулся его багровых щек, напомнив ему ласковое прикосновение женских губ одной молодой турчанки. Этот ветер, как ее когда-то шелковистые волосы, лег на его осунувшиеся плечи и играючи напомнил, что все краски жизни теперь являются к нему только в далеких воспоминаниях.
Так он неподвижно стоял, забыв о времени, пока звонкий голос Рустэма не вернул его молодую душу в дряблое тело.
– Идрис-эфенди, глядите, как красиво я нарисовал букву алиф2!
– Будь она неладна, – проворчал учитель.
Старик принес в комнату напиток и брезгливо всунул его в руку мальчика, приказав продолжить занятие. Занимались они обычно около трех часов: Идрис рассказывал Рустэму о науке и научных деятелях, об истории и о ее великих творцах, обучал счету и иностранным языкам. Но самое большое внимание он уделял религии, считая, что человек без знаний об истинной вере подобен голому дереву, пережившему зиму, но так и не дождавшемуся весны. Все обыватели ближайших местностей глубоко почитали улема3 Идриса и с упоением слушали его пятничные хутбы4, доверяя свои души каждому его слову.
После ухода мальчика учитель прилег на софу и уснул…
***
О, моя роза, зачем ты идешь так быстро,
Почему ты не смотришь мне вслед?
Оглянись, я подобен камню,
Жизни в котором нет.
Посмотри, я склоняю голову,
Шея моя, как месяц, согнулась,
Даже птицы летят в мою сторону,
Чтобы ты на меня оглянулась.
Мученье мое, моя отрада,
Мой путь и сбивший с него Иблис5,
За годы страданий одна награда —
Взгляд твой, стремящийся ввысь.
– Идрис, не ходи ты за мной, брось преследовать меня. Отец увидит – вмиг отрубит твою бестолковую голову. Уходи, прошу тебя! – испуганно говорила молодая девушка в платке, покрывавшем ее волнистые локоны.
– Амина, столько я смертей видел, но погибнуть из-за любви к тебе мне не страшно! – настойчиво твердил юноша крепкого телосложения с темной густой бородой.
Но девушка тут же сделала три шага от него прочь:
– Эта глупая любовь совсем затуманила твои глаза!
С каждым ее словом Идрис делал очередной уверенный шаг к ней навстречу, и когда, наконец, она перестала отходить назад, схватил
